Анна Караваева - Родина
— Почему хорошо-то?
— Так мы же за тридцать первое, за целый-то день, глядишь, еще один-два процентика сверх трехсот подкинем!
— Это дело, дело!
Заливчатый бригадирский свисток в цехе заглушило грозное рычание машины. Тяжелый танк, белый, как полярный медведь, высоко вздыбясь, уже шел к широко распахнутым воротам цеха. Ослепительные лучи «юпитеров» с разных сторон ударили в многотонное тело танка, когда он вздыбился уже на пороге. Живой, огромный, он вынесся на просторную площадь, залитую огнем. Словно корабль в бурю, вздымаясь своим белым бронированным телом, поблескивающим в золотых потоках света, танк с неожиданной легкостью сделал одну за другой несколько «восьмерок». Голубые снежные вихри летели из-под его гусениц, тяжелое рычащее дыхание машины заставляло дрожать декабрьский воздух. И вдруг, будто разъярясь для беспощадного прыжка, танк круто рванулся и понесся вперед, все дальше и дальше…
— Ура-а! — восторженно крикнул звонкий голос Игоря Чувилева, и многоголосое «ура» загремело вслед скрывающейся из глаз боевой машине.
— А ведь красиво получилось! — произнес сочный басок Михаила Автономова.
Пластунов только сейчас заметил слева от себя светлорыжую пышную его шевелюру: Автономов, подняв шапку, раскланивался с кем-то. Его голос звучал подчеркнуто-приветливо:
— Добрый вечер, глубокоуважаемая Соня!
— Здравствуйте, товарищ Автономов. Простите, сразу не узнала вас, — ответил спокойный голос Сони Челищевой.
Она стояла неподалеку, тоже слева, в первом ряду многолюдного круга. Пластунову было ясно видно ее разрумянившееся лицо в темной рамке падающих петельками русых кос.
— Я говорю: красиво ведь получилось! — повторил Автономов и, смело обойдя кого-то, очутился рядом с Соней.
— Слышите, как наше общее детище рычит за рекой? И ваше также детище, глубокоуважаемая Сонечка! — и он рассмеялся своей шутке, заглядывая в лицо девушки.
Пластунова что-то больно кольнуло в грудь. Он вспомнил все случайно слышанное об Автономове. Способный парень, характер покладистый, но непостоянный; зная, какое впечатление производит его внешность на девушек, держится очень самоуверенно, легко завязывает кратковременные романы и так же легко выпутывается из них.
«Лесогорский обольститель!» — подумал Пластунов, невольно любуюсь его рослой, стройной фигурой и красивым, свежим лицом.
«Ведь он, кроме всего прочего, еще и «премьер» клубного драмкружка, главные роли молодых героев всегда играет… вот сколько у него шансов на успех!»
Пластунову вдруг показалось чрезвычайно важным услышать, что отвечает Соня Михаилу Автономову, но кругом уже шумели и расходились понемногу. Соня, также собираясь уходить, рассеянно кивнула Автономову. Но он пошел с ней рядом, ловко изогнув стан и смотря сверху вниз на ее легкую фигурку в коротковатом пальтеце. У Пластунова вдруг перехватило дыхание, и он двинулся за этой парой, чего-то боясь и завидуя этому стройному молодцу с его вкрадчивым голосом и пышными волосами, которые светились в темноте.
— Очень редко можно видеть вас, — бархатно басил Автономов. — Ни на катке, ни в кино не бываете…
— Некогда, — кратко бросила Соня.
— Простите, но молодость пролетит, как сон… ею надо пользоваться….
— Каждый понимает это по-своему. Будьте здоровы… Мне сюда, — и Соня, кивнув, быстро отошла влево.
«Та-ак! — уже весело подумал Пластунов. — Не на ту напал, красавец! Не захотела она тебя слушать, не такая это девушка, чтобы попасться тебе на удочку!»
Он торжествовал втихомолку, провожая глазами белую шапочку, которая, как улетающая снежинка, мерцала во тьме. Вдруг ему почудилось, что Соня сейчас обернется, увидит его, прибежит к нему, обнимет, прижмется к его щеке пахнущим морозной свежестью лицом.
Сердце в нем жарко заколотилось. Он остановился. Но белой шапочки уже не было, только слышался хруст снега под быстрыми шагами Сони. Нет, она не заметила его и не почувствовала, что он шел за ней, да она и не думала о нем!
«Фу, как это глупо и бездарно с моей стороны… Мне же сорок лет, а ей… Если бы ей как-нибудь открылось сейчас, что я о ней думаю, как она поразилась бы и, пожалуй, даже не поняла бы, что со мной…»
В заводском его кабинете было тепло и тихо. Пластунов сел за стол и вынул из кармана записную книжку. Оттуда с карточки вдруг глянули на него смеющиеся глаза Елены Борисовны. В груди его стало больно и тревожно, как будто он обманул ее.
«Леночка моя… прости…» Он с ужасом чувствовал, как далеко все то, чем он жил еще год назад, когда жива была жена. Да и долгие счастливые годы его жизни с женой виделись ему как цветные камни, упавшие на дно реки. Они лежали неподвижно, вросшие в песок, а краски и формы их таяли и струились куда-то, смешиваясь с течением прозрачной и неустанно бегущей воды.
Пластунов положил голову на руку и шумно вздохнул. В груди его будто что-то раздалось, отпустило его, вдруг захотелось выйти на лицу, под ночное небо с крупной солью звезд, дышать сухим морозным воздухом и представлять себе, что сероглазая девушка, напоминающая чем-то жену, идет рядом с ним.
«Напряжение последнего времени сейчас отпустило меня, — понял Пластунов. — Соня… это жизнь, да… живая жизнь…»
Он заходил по комнате. Знакомая тоска, напоминающая нудную зубную боль, и очарование живой прелести, которую он мог видеть каждый день, противоречиво, но несвязно сливались вместе.
В эту минуту в дверь постучали. Вошел Пермяков и тяжело опустился на стул.
— Что случилось, Михаил Васильич? — испугался Пластунов.
— Не могу больше один терпеть…
Директор медленно поднял голову и посмотрел на парторга мутным, измученным взглядом.
— Два дня в себе это ношу: похоронную получил. Виктор погиб под Сталинградом… Как теперь Варе скажу? Ох…
Наступило молчание. Пластунов осторожно заговорил:
— А что, если мы с вами оба скажем ей об этом? В труде одолевать вместе — и в горе страдать вместе… не так ли оно выходит?
— Пусть так, согласен… — медленно промолвил Пермяков.
Положив на колени большие, как лопаты, жилистые руки и опустив крупную седую голову, он будто застыл в ледяном раздумье.
Вдруг резко и продолжительно зазвенел телефон. Пластунов взял трубку. Через минуту его желтое, осунувшееся лицо просветлело.
— Михаил Васильич! Секретарь обкома поздравляет нас, желает поговорить с вами…
Пермяков быстро поднялся, взял трубку и заговорил. Пластунов опять видел перед собой сильного человека, старого директора, который спокойным, полным удовлетворения голосом рассказывал секретарю обкома о победе Лесогорского завода.
«О если бы мы жили только тем, что болит в нас и что мы прячем от постороннего взгляда, как мы были бы жалки, как жалки!» — думал Пластунов.
— Секретарь обкома еще хочет что-то сказать вам, Дмитрий Никитич.
Пластунов привычным, точным жестом обдернул на себе китель и подошел к аппарату.
— Слушайте, слушайте! — изменившимся голосом крикнула Варвара Сергеевна.
Михаил Васильевич и Пластунов вошли в столовую. «Боевые действия в городе Сталинграде прекратились…» — торжественно произнес голос диктора.
— Прекратились… — повторила Варвара Сергеевна и затихла, положив на колени бледные руки.
— Вот теперь уж конец гитлеровской власти завиднелся, — веско и убежденно сказал Михаил Васильевич.
— Да, теперь мы фашистскую мразь начнем гнать и гнать, — подтвердил парторг.
Потом все трое молча, с теми же серьезными, удовлетворенными лицами прослушали несколько корреспонденций о том, как в Сталинграде наступила тишина. Варвара Сергеевна сидела все так же неподвижно, опустив голову и пряча взгляд. Михаил Васильевич знал, что сейчас она думает о младшем сыне Викторе, который под Сталинградом сложил свою милую русую голову, и тишина в Сталинграде куплена и его кровью… Он тайком из-под поседевших бровей посматривал на жену. Варвара Сергеевна положила голову на ладонь и, устремив куда-то вдаль задумчивый, сосредоточенный взгляд, была так тиха, словно торжественная тишина в Сталинграде достигла ее и поселилась в ее душе.
— Да, в Сталинграде тихо… — начал было Пластунов, как вдруг в передней загрохотали чьи-то шаги и в дверь нетерпеливо постучали.
— Войдите!.. Что такое? — изумился Михаил Васильевич, увидев плачущую навзрыд Марью Нечпорук, а рядом с ней запыхавшегося, возмущенного Нечпорука, который отмахивался от нее шапкой.
— Да помолчи ты… Дела не знаешь, а кричишь!
— Не помолчу, не помолчу! — кричала Марья. — Ой, товарищи, добры люди!.. Ой, ратуйте, голубчики!..
— Марийка! — загремел Нечпорук и вышел вперед. — Да вы не слушайте ее, товарищи! Вот уцепилась за мной, панику наводит, все меня отговаривает! А дело простое: наш мартен номер первый требует ремонта!
