Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
— Что, с сыном не поладили? — услыхал Михайла голос Серёгичева.
— Выходит так, — жалобно ответил Михайла, — а ты здесь тоже на ночлеге?
— Тоже.
— Прянишников моего Еньку с потрохами купил. Ох, горе моё, отцовское горе, — тяжело вздыхая и всхлипывая, поведал Михайла.
— Прянишников и не такого Еньку купить может, — равнодушно согласился Николай Фёдорович. — Видели вы его там, в городе?
— Как же, видели. Ходили к нему в номера. Живёт как барин. Кого-то он угощает. Кто-то его угощает — не поймёшь. Еньке купчую бумагу дал с печатями. Слышал, поди-ка, ты наш разговор. Дом в Петергофе купил и подарил… Из-за этого и началось. Чёрная кошка пробежала между мною и Енькой… Нет больше у меня сына. Нет…
Из соседней комнаты слышалось, как Енька, побрякивая стаканом, сам себя убеждал:
— В Петергоф на Бабигонскую, дом номер тринадцать. Собственный дом! Надо переезжать, надо! И всё распродать, пока налогами не доконали.
— Налогами и там могут прижать, несчастный ты путаник, — угрюмо проворчал Михайла, выглядывая из-за кожуха.
— А ты, знай, помалкивай. Мне жить, не тебе. В мастерскую поступлю. Восемь часов в день отстукал, остальное на дому. Раз в неделю — базар. Можно и в Ленинград, там рядом, рукой подать…
Енька вышел из хозяйской комнаты, поздоровался с Николаем Фёдоровичем, развязно заговорил:
— А ты, большевик, как смотришь на мой переезд в Петергоф?
— Что же, город хороший, лучше вашей Попихи… Я там в четырнадцатом году служил в запасном батальоне…
— Вот я и говорю… — поторопился сказать Енька, принимая в похвалу себе слова Серёгичева.
Но тот не в утешение ему добавил:
— Никуда ты, Енька, сам от себя не уедешь. Из своей скорлупы ты не вылезешь. А всему виной твоя жадность. Ты и в Петергофе останешься тем же Енькой. Закваска у тебя не та, не подходит к нашему времени.
— Не шутишь?
— Нет, не шучу.
XXXIV
В студёную вологодскую зиму совпартшкольцы собирались в деревни на практику. Брали из кладовой неуклюжие чемоданы и сундуки, наполняя их книгами и газетными вырезками. Терентий Чеботарёв, как бывший избач, имеющий опыт работы в деревне, учебной частью был выделен руководить бригадой курсантов и получил назначение в домшинские и чёбсарские деревни.
В группе было семь парней, семь вологодских здоровяков.
Преподаватель истории партии, всегда гладко выбритый, причёсанный, строгий, никогда не допускающий шуток сугубо серьёзный товарищ, провожая курсантов, лишний раз напутствовал:
— Товарищи курсанты! Не одними беседами и докладами будет измеряться ваш большевизм. Мы будем через полтора месяца спрашивать с вас действительную работу: чем сумели вы на деле оказать помощь крестьянину? Только не сдавайтесь перед трудностями, а трудностей там, ребята, не мало…
Чеботарёву было лестно ехать бригадиром в деревенскую глушь, в незнакомые места, без прикреплённого к его бригаде преподавателя. То, что там глушь, Терентий знал из беседы с секретарём Вологодского укома партии, который предупредил его и отъезжающих с ним курсантов.
Секретарь, пригласив всю группу курсантов к себе в кабинет, сказал им:
— Не утешайте себя, товарищи, надеждами на то, что народ около станции Чёбсары мирный и культурный. Самогонка, хулиганство, сектанты разных течений — «беседники», «скрытники» и прочие — живут там на хуторах и в деревнях. Течение у них разное, но русло одно — это укрыться от мирского зла. А злом они считают маслодельные и сельскохозяйственные артели, налоги, заготовки, избы-читальни, социализм, — всё это по-ихнему — зло. И ведут они борьбу против нас совместно с духовенством и кулачеством. Конечно, за полтора месяца гор не своротите, но сделать можете многое, если напористо, по-большевистски возьмётесь за дело…
От станции до исполкома и волостной избы-читальни — километров пятнадцать. Холодная ночь, незнакомая лесная местность. Ребята обуты, одеты легко, не по зимней погоде. В темноте толкаются, прискакивая, бегут за скрипучими полозьями повозки, но согреться никак не могут. Слишком безжалостен, лют мороз, а их «продувная» одежонка годна разве только сходить на час погулять по вологодским тротуарам. Остаток ночи совпартшкольцы провели в исполкоме на отшибе от деревень, рядом с погостом.
Утром, до прибытия избача и предвика, Терентий попытался попасть в избу-читальню. И хотя на дверях читальни висел замок размером с рукавицу, но за неимением ключа он не запирался и висел для того, чтобы своим видом отпугнуть посетителей. Стёкла в окнах настолько густо были покрыты изморозью, что сквозь них ничего нельзя было различить. На столе — опрокинутая чернильница, ручка без пера, несколько потрёпанных газет и журналов. На стенах плакаты об уходе за молочным скотом, об утильсырье, о сдаче ивовой и еловой коры. Шкаф с книгами закрыт. Два кольца в растворках шкафа крепко связаны шпагатом. Сбоку к шкафу прибита гвоздём книга: «Для вопросов и ответов».
«Вот где можно изучить запросы и интересы здешних крестьян и культуру избача», — подумал Терентий и с любопытством раскрыл книгу. В ней была исписана всего лишь одна страничка:
Вопросы:
1. Что такое опортунизм?
2. Что раньше рожалось: курица, либо яйцо?
3. У нас в деревне сгорели от молнии три овина, что это? божье наказание или электричество?
4. Ответь, каким путём выводятся веснушки, где и сколько это будет стоить?
Ответы:
1. Вы пишете неверно вопрос. Не опортунизм, а оппортунизм. Это такая партия во Франции в 18 веке прошлого столетия. Избач Соколов.
2. Конешно яйцо. Если недоволен ответом, приди и согласуй лично. Избач Соколов.
3. Гром и молния сплошное электричество. А чтобы овины не горели, надо их страховать и баста! Избач Соколов.
4. Вопрос не по существу, договоритесь с ветеринаром Мезенковым, он на эти штуки мастак. Избач Соколов.
— Да-да! — горько усмехаясь, проговорил Терентий. — Видать, работничек здесь неподходящий, — и, не раздумывая, вырвал из книги лист, подумал: «Придётся секретарю укома эту грамотку показать. Пусть избача обязательно направит учиться. Это ещё пока не политпросветчик!».
Рано утром в прихожей комнате волостного исполкома людей, пришедших по разным делам, набилось полно.
Из деревни Митицына приехал предвик Машков.
Краткое совещание в кабинете предвика. Машков хриплым, простуженным голосом осведомляет бригаду о положении в волости:
— Кулачество и сектанты у нас в полном расцвете сил, — говорит он, — и ведут они себя нагло, развязно. Бедняк бьётся, как рыба об лёд, а считается кулаками не иначе, как лодырем. Середняк в здешних местах подчас находится под влиянием кулаков и мечтает, как бы вытянуться на их уровень в хороший хуторок под железную крышу, да обзавестись коровьим стадом в пять-шесть голов, да парочку выездных лошадей иметь… Вам придётся ехать туда, где положение всего хуже,
