Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
— Не привык я к папиросам, — отмахнулся Серёгичев.
— Бери, бери. Аромат! Затянешься — круги в глазах, как радуги, выступят.
Оба закурили. Терентий отошёл немного в сторону и сел на розвальни. Отсюда он не только слышал их разговор, но даже уловил действительно приятный запах папирос.
— Ну, как, всё ещё в большевиках ходишь? — скривив гладко выбритое обрюзгшее лицо, спросил Прянишников.
— К чему такой вопрос? — насторожился Николай Фёдорович и, чтобы не остаться в долгу, спросил: — А ты ещё до сих пор в гильдии мироедов?..
Разговор сразу же принял острый характер. Но Прянишников спокойно ответил:
— Нэп, ничего не поделаешь, чем могу — служу. Если не пол-Москвы, то четверть Москвы маслом со своих заводов снабжаю. Вот тебе и мироед!..
— Силён, пока силён, — покачал головой Серёгичев, — и у нас там слышно, что на грязовецких мужиках далеконько ты заехал, высоконько поднялся. Эх, плутяга, с высоты такой тяжеленько тебе придётся падать.
— А мы соломки подстелем!
— Не поможет.
— Не поможет — не надо. Неизвестно ещё, кто раньше падать будет.
— Известно. Это вопрос бесспорный!
— Давай-ка не будем раньше времени решать, — стараясь казаться спокойным и уверенным, предложил Прянишников, показывая на машины, спросил:
— Частным путём добыли или как?
— Нет, не частным, организованно для кресткома.
— Для кресткома? Хм!.. — ухмыльнулся Прянишников. — Не понимаю, что за слово. Ну, «ком» — это понятно, у вас всё скоро комом пойдёт, а «крест» зачем к этому слову приплели?..
Терентий в полуоборот посмотрел на Николая Фёдоровича, мигнул ему: «Крой по всем швам, не щади такую сволочь!».
Серёгичев, правильно поняв Чеботарёва, вздохнул всей грудью, бросил в снег недокуренную цыгарку. А народ — свои усть-кубинские и других волостей мужики и бабы уже начали их обступать и с любопытством прислушиваться. Серёгичев, слишком обыкновенный бородатый мужик, одетый в перешитое из солдатской шинели пальтишко, бойкий на язык, напустился на своего противника:
— Не злоязычничай, шельма, не издевайся над нашим советским словом, — сказал он не совсем спокойным голосом. — Ты отлично знаешь, что такое крестком. А если в твою, слишком умную, башку не вместилось эта слово, изволь, поясню: к о м и т е т к р е с т ь я н с к о й в з а и м о п о м о щ и.
— Ах вот оно что! Вся голь-шмоль. Ни к чему всё это, ни к чему. И машины ни к чему. Один вред от них мужику только. И немного ума надо, чтобы понять это…
— Поделись тогда своим умом! — выкрикнул из толпы Чеботарёв, подумав: «Чтобы бороться против таких типов, надо знать их вдоль и поперёк и в разрезе».
Прянишников, довольный тем, что в разговор вступился кто-то третий, и видя, что его спор с большевиком люди хотят слушать, спокойно и вкрадчиво стал убеждать окружающих:
— Мы, наши отцы, деды и прадеды испокон веку трудились на нашей земле тихо, без шума, без треска. Ты себе пашешь, а птицы небесные подбирают, уничтожают червей и всяких букашек-вредителей, от того и урожаи были хорошие, и хлеба всем хватало. Так ведь? А попробуй пусти на поле сеялку или, ещё хуже, трактор; сколько шума! Сколько треска! Птицы и близко не покажутся. А черви и всякие букашки, рады-радёхоньки размножаться и подтачивать посевы. Вот он вам и весь прок от машин!.. Пожалуйста, покупайте их как можно больше, если вы сами себе враги, если хотите снизить урожаи…
Прянишников тряхнул головой и прищуренным хитрым взглядом обвёл всех усть-кубинских земляков, словно высматривая себе сочувствующих. Но все молча ждали, что ответит Серёгичев.
— Вот загнул! Вот загнул! Надо же суметь выдумать такую провокацию. Глуповато, но тонко придумано, — проговорил Николай Фёдорович и погрозил пальцем Прянишникову почти у самого его носа.
— Вот гидра! — послышался чей-то злой голос из толпы. — В ГПУ его за такие слова!..
— Советская власть даёт крестьянам машины на льготных условиях, а он, стервец, говорит — птичек напугаете…
— Сразу видно, о каких птичках речь ведёт, сам он птичка из этой стаи!
Шум разрастался. Прянишникова окружили — нескоро выберешься.
— Нет, позвольте, позвольте, — возмутился и заволновался он. — Если спорить, так спорить полюбовно…
— Нечего позволять!
— Полюбовно?! Ха-ха! Кулацкая морда!.. Подбородок с две рукавицы; брюхо-то отожрал, хоть подпорки подставляй. Полюбовно? Ха! Захотел полюбовно объясняться. Да ты кто? Гидра! Мироед…
— Граждане, да такую гидру в восемнадцатом году — раз, и нет ваших!..
— Обнаглели, дьяволы.
— Взять бы да с моста в Золотуху брякнуть!
— Засудят.
— За такого-то? За паразита?..
— Никогда…
Серёгичев презрительно отвернулся от Прянишникова и, вскочив на облучок розвальней, обратился к толпе, как на митинге:
— Товарищи! Дискуссии не возбраняются, ежели культурно их вести. А тут я слышу, некоторые из наших мужичков не те слова говорят. Сбросить ихнего брата всегда успеем и, сумеем. Но видно, пока ещё не наступил подходящий этап… Вопрос спора не в этом, а в том, для кого страшны в деревне машины и тракторы? Для птичек ли?.. Нет! Я говорю — нет!.. — ударил себя в грудь кулаком Николай Фёдорович. Не в силах сдержаться от нахлынувшего гнева, твёрдым голосом, будто остроотточенным топором он отрубил с плеча:
— Машины в сельском хозяйстве — это оружие против кулаков-мироедов. Это облегчённый труд! Это повышенный урожай! Это окончательная гибель Прянишниковых. Нет, господин нэпман, хоть ты гидра первогильдейская, хоть, ты и над кулаками кулак, но твоя птичья песенка никого не одурачит. Машины потоком пойдут в деревни. Весной их поступит к нам ещё больше. Скорей бы нам своих отечественных тракторов дождаться, да побольше… Граждане, расступитесь, пусть он катится. Далеко не уйдёт. Подведёт его собственная брехня, подведёт!..
Не дожидаясь, чем кончится речь Серёгичева, Прянишников надвинул на лоб пыжиковый треух, пробился сквозь ряды столпившихся мужиков и пошёл в ярмарочную гущу, не спеша, вперевалку, помахивая на ходу портфелем.
Немного погодя Николай Фёдорович сказал Чеботарёву:
— Так вот, Терентий Иваныч, учись. Постигай партийную науку. Вооружайся. Без политической грамоты голыми руками за такую гидру браться трудно. Вот он ходит по ярмарке, где контрреволюцию сболтнёт, где приглядится, да ухватится за что-нибудь, скупит, чтобы нажиться. Зря он, гад, шагу не ступит… Ну, мужики, готовы? Поехали!..
Кресткомовокий обоз, нагружённый сельхозмашинами, скрипя полозьями по укатанному промёрзлому снегу, тронулся в путь.
Простившись с Николаем Фёдоровичем, Чеботарёв, направился в Совпартшколу.
В кабинетах за столами, поскрипывая перьями, шелестя книжными листами, сидели сосредоточенные совпартшкольцы. Терентий взял из шкафа
