Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
Впрочем, последние дни на сердце Савелия Никитича тяжелым камнем лежала непростимая вина перед погибшими там, на Тракторном, гвардейцами, перед контр-адмиралом Ромычевым, перед тем же Славкой Пожарским, пятнадцатилетним капитаном «Ласточки», погибшим в одном из рейсов, и он страшился умереть прежде, чем смог бы хотя часть вины искупить своей отчаянной храбростью.
«Так что ты уж подожди, смерть-старуха! — молил Савелий Никитич каждый раз перед новым рейсом. — Дай мне похрабровать напоследок!»
II
«Вот и вдарил морозец изрядный, в десять градусов, да еще ветер северо-восточный, самый зловредный, залютовал по всему низовью! Нагрянула зима ранняя, непутевая. Поперли льдины сплошняком, и нет им удержу, нет на них управы. Все наши суда, глянь, накрылись для маскировки парашютами, простынями, кто чем горазд, и отсиживаются в Ахтубе или у Тамака, а о лодочной переправе и не говори. Теперь, почитай, и Людников, и Горохов, да и вообще все наши солдатики напрочь отрезаны от левобережных тылов. Теперь сидеть им в блокаде на голодном патронном пайке, опять же и ремень на брюхе надо потуже затягивать, покуда не возьмут их немцы измором, не сбросят всех до одного в Волгу, под лед… Только зачем нам-то, ядреным речникам, терпеть такое надругательство природы? Она же вслепую действует; ей все равно кому подвохи чинить — своим или чужим. Да мы-то, черт побери, не слепые! Значит, надобно нам проявлять самую героическую отчаянность, лишь бы воинов сталинградских вдосталь напитать силушкой. И так я, старый, мыслю: пора нам к своим судам приваривать стальные пластины и по-ледокольному таранить лед!»
— Здравия желаю, товарищ контр-адмирал! Капитан Жарков прибыл по вашему приказанию.
— Проходите, Савелий Никитич. Дело, как говорится, не терпит отлагательства. Группа войск полковника Горохова уже несколько суток находится в полной блокаде. У них там, в Спартановке, все иссякло: и продовольствие, и боеприпасы. Военный совет фронта весьма озабочен положением северной группировки. Решено помочь Горохову. Помочь немедленно, несмотря на тяжелую ледовую обстановку! А выполнение этой задачи возлагается на Второй гвардейский дивизион бронекатеров. И на вас, Савелий Никитич.
— На меня?
— А что ж тут удивительного! Или забыли, как в мирные времена куражились над льдами, под бока их подминали? Дескать, смотрите, люди добрые, и дивитесь: Жарков-то последним навигацию завершает!
— Случался такой грех… Да вам-то как об этом известно?
— Сын ваш сказывал. Он же на совещании и посоветовал ваш прежний грех в подвиг обратить.
— Что-то я не больно догадчив, товарищ Ромычев. Вы уж извините меня, тугодума…
— Разгадка тут простая. Отправитесь в рейс на головном катере. Возражения будут?
— Никак нет! Только, знаете, нужна солидная подготовочка. Тогда мы немцев по всем статьям обхитрим и неслышно-невидимо проберемся к своим на правый крутой бережок.
— Ваши предложения?
— Перво-наперво надо, чтоб весь личный состав верхней палубы надел белые полушубки, а также в целях маскировки и саму палубу укрыл белыми простынями.
— Считайте, ваше предложение принято. Что еще?
— А еще позаботьтесь-ка вы, товарищ контр-адмирал, о двух-трех самолетах.
— Говорите яснее, Савелий Никитич.
— Уж куда яснее! Чай, сами знаете: на бронекатерах авиационные моторы, и ревут они бешено, так что даже мертвых фрицев разбудят. А коли те самолеты появятся аккурат при нашем подходе к правому берегу, они-то, смекайте, и заглушат этот непотребный рев и противника опять же отвлекут.
— Задумка, кажется, неплохая! Продолжайте, Савелий Никитич…
— А что тут долго рассусоливать! Об остальном уж моя забота. Я постараюсь свой маневр применить: подведу катер к ярам-крутикам и стану жаться к ним. Почему, спросите? Да потому, что при этаком маневре вражьи пушки не смогут бить по нас прямой наводкой. Ну, а ежели немцы откроют огонь пулеметный или, к примеру, гранатами начнут забрасывать, так это ж терпимо! Это куда лучше прямых попаданий снарядов.
— Что ж, маневр отменный. Действуйте, Савелий Никитич!
«Слава те господи, снялись со швартовов! Теперь ухо держи востро, глаз имей пронзительный, тогда и сманеврируешь. А то ишь какие нахрапистые льдины! Лезут друг на друга, будто звери голодные, — того и гляди, тебя самого слопают… Только, шалишь, не на простака напали! Я при нужде и назад подамся, и в сторону сигану, ежели какая толстобокая напролом попрет. А какая потоньше подвернется и захрустит под носом вроде битого стекла, тут уж сам иди напролом, круши ее с разгона до самой сердцевины, покуда вся ледяная крепь не расколется на две половинки. Но лучше, конечно, высматривай натуральные разводья-размоины, особенно которые подлиннее. Ведь по ним-то, как по коврику, единым махом выберешься на стрежень, да и все катера туда вовлечешь!»
— Товарищ капитан!.. Товарищ капитан!..
— Я двадцать лет без малого капитан. А ты, боцман, никак полундру задумал кричать?
— Да льдом забило кингстон! Забортная вода нипочем не поступает. Двигатели дюже раскалились… И концентрация бензиновых паров большая! Корешки мои с ног валятся…
— Отставить панику! Теперь слушай мою команду… У тебя, боцман, руки длиннущие, зацепистые, так ты не будь раззявой и в воду суй свои клешни! Ты кингстон-то чисть, прочищай, а кореш пусть багром льдины отпихивает, чтоб руки не обрезало.
«Это еще что за оказия? Только вышли к ухвостью острова Спорного — и на тебе, удар по правой носовой скуле!.. Не досмотрел, выходит, как льдина-дылда пересекла курс… Сейчас начнется морока!.. Вон и руль будто бы не слушается, и мотор чихает… А катер-то, знай себе, все разворачивает влево и влево!.. Поди-ка, уже на все девяносто градусов развернуло… И, глянь, уже вниз по течению сносит… Стоп моторы!.. Правый вперед, левый назад!.. Ага, вроде бы и отлепились от льдины!.. Теперь ложись на задний курс! Теперь оба — полный вперед!»
— Товарищ капитан!
— Ну что там еще?
— Да днище обмерзает…
— А ты разве не знаешь что делать? Бери паяльную лампу и живо прогревай днище.
— Я бы хоть сейчас, да руки дюже обмерзли в воде! Как скрючились, так и не разгинаются…
— А ты, бестолочь, кореша, кореша подряди!
«Кажись, миновали стрежень!.. И лед вроде бы помельче пошел… Все бы ничего, да крутится, крутится он, окаянный, в суводях! Того и гляди, завертит какой-нибудь катер, затолкает его в Денежкину воложку, тогда — пиши пропало… А берег-то — вот он!
