Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
— Да пойми же, Наумов, — говорил тот хрипловатым, но напористым, страстным голосом, — дом наш — и в оборону немцев здоровенный клин вбит! Так что к вечеру снаряжай штурмовую группу. Пусть пробираются в дом к Павлову и держат там круговую оборону.
Пожилой, гладколицый Наумов поерзал на стуле и наконец произнес со вздохом:
— Что ж, взвод пулеметчиков во главе с Афанасьевым я направлю туда. Но на большее, товарищ комбат, рассчитывать нечего. Совсем мало людей в роте…
— Знаю, знаю, дружище! Однако без бронебойщиков трудно придется и Павлову, и Афанасьеву. Танковая атака — и, глядишь, дом уже зажат в клещи.
— Но что же делать, товарищ комбат? У меня на всю роту четыре бронебойки.
— И все же три расчета бронебойщиков ты пошлешь в дом Павлова.
— Слушаюсь, товарищ комбат…
— А еще, знаешь, не мешало бы туда медсестру направить.
— Медсестру?.. Нету больше, медсестры… Убита.
Чувство только что обретенного покоя вдруг сразу сменилось в Ольге беспокойством. Ей показалось несуразным отправиться на поиски родителей сейчас, когда затевалось боевое дело, а главное, нечестным, особенно после этой вести о гибели медсестры Шурочки, которую она могла бы заменить.
— Нет, вы как хотите, а я должна вернуться к Павлову! — заявила Ольга и тут же резко приподнялась с топчана. — Стрелять я умею, а при случае и раны перевяжу… Да, да, перевяжу! И вы, пожалуйста, не смотрите на меня с удивлением.
Но оба командира — батальонный и ротный — смотрели, наоборот, с сочувственным пониманием, и Ольга успокоилась. Она вдруг решила, что родителей и позже сумеет повидать. Она была убеждена: уж если ей удалось уцелеть там, на захваченной немцами земле, то здесь, в родном несдающемся Сталинграде, отец с матерью и подавно живы-здоровы!
III
На берегу Волги, в просторном блиндаже, была устроена отменная, с парильней, банька, и Ольга, вместе с девчатами, телеграфистками из штаба родимцевской дивизии, долго и с наслаждением намывалась там, долго нахлестывала себя вдоль и поперек злым веником из полыни, а потом, вся глянцевито-красная, блаженно стонущая, тоже долго, уже с явно придирчивым и отчасти смешливым любопытством, одевалась во все то, что отпустил заботливый ротный старшина Мухин: в солдатские штаны и гимнастерку, в кирзовые сапоги, которые, правда, оказались несколько великоваты. Когда же Ольга, в довершение форменного одеяния, напялила на свою стриженую голову армейскую пилотку, она уже совсем стала похожа на солдата-новобранца — скуластенького, ушастого, неловкого.
Вечером, перед отходом в Дом Павлова (так его теперь называли), старший лейтенант Наумов вручил Ольге санитарную сумку погибшей Шурочки, а командир пулеметчиков и бронебойщиков Афанасьев — три фляги с водой да еще термос в придачу. Впрочем, все бойцы штурмовой группы были вместе с гранатами обвешаны пузатенькими флягами, и, кроме того, им пришлось тащить по ходу сообщения к линии обороны ручные пулеметы и два «станкача», увесистые бронебойки и патронные ящики.
Было заранее условлено: штурмовая группа начнет свое продвижение к Дому Павлова под прикрытием всей огневой мощи батальона. Ровно в 21.00 заухали минометы, захлопали противотанковые пушки и, главное, поднялась такая отчаянная стрельба из автоматов, из пулеметов и столько в низком, продымленном небе запорхало и запестрело хвостатых ракет, что немцы были ошеломлены, а когда опомнились — красноармейцы уже успели перебежать Пензенскую улицу и очутились во дворе перед четырехэтажным домом, всего в каких-то тридцати — сорока метрах от пролома в восточной торцевой стене. И тогда же они услышали грозный оклик:
— Стой, стой! Один ко мне, остальные на месте!
Голос был знакомый, сержантский, и Ольга, которая вырвалась вперед как раз затем, чтобы предупредить о подходе своих, отозвалась с веселой готовностью:
— Не стреляй, Яков Федотыч! Это же мы, мы!
Она первой заскочила в пролом, где уже приветливо вспыхнул карманный фонарик, а за ней следом — плотный и ладный лейтенант Афанасьев, и поочередно за ним — его бойцы, тоже ладные, крепкотелые, самые отборные: всего двадцать человек. И Павлов, стоя с фонариком и посвечивая каждому в лицо, вслух, как самый рачительный хозяин дома, вел подсчет прибывшим желанным гостям и всем им уважительно пожимал руки, а те, ради сердечного знакомства, выкликали свои фамилии, нередко и по званию представлялись:
— Ефрейтор Ромазанов, командир отделения ПТР.
— Рядовой Сабгайда.
— Иващенко Алексей.
— Сержант Идель Хаит.
— Шкуратов.
— Команджай Тургунов.
— Мосиашвили.
— Сукба.
— Турдыев.
— Старшина Мухин.
— Мурзаев.
— Терентий Гридин.
Ольга удивлялась разнообразию фамилий, тому нездешнему говорку, каким они произносились; но не менее был удивлен и сам Павлов.
— Вот это да! — воскликнул он простодушно. — Выходит, от каждой советской республики прибыл посланец.
— Интернациональная бригада, — улыбнулся Афанасьев и широким и гордым взглядом окинул своих бойцов, слившихся в потемках лестничной площадки в нечто могучее, неразъятное, многоликое.
— Дружно жили в мирное время — дружно сражаться будем! — долетел гортанный низкий голос. — Турдыев не будет плохой человек. Турдыев встанет на пост — кто его прогонит?..
— Моя тоже не уйдет! — сказал вблизи Ольги большеголовый, с золотистыми плитами скул, боец, и его глаза-щелки сильно и горячо, по-степному, блеснули в свете карманного фонаря.
— Подходящий гарнизон! — одобрил Павлов.
— А коли гарнизон, — подхватил Афанасьев, — то быть тебе отныне его комендантом, а мне — его начальником!
Едва он только произнес это, как задорно звякнули две фляги, и старшина Мухин предложил:
— Не мешало бы обмыть ваше вступление на новые должности.
— Успеется! — отрезал Афанасьев. — Пусть комендант свое хозяйство показывает…
IV
Афанасьев поражал Ольгу как своей непоседливостью, так и строгой хозяйской деловитостью. Мускулистый крепыш, один из тех, кого в народе метко зовут живчиками, он без устали — и днями и ночами — занимался укреплением четырехэтажного дома.
Неудивительно, что вскоре этот обыкновеннейший сталинградский дом превратился в настоящую солдатскую крепость. Во всех капитальных стенах, деливших здание на четыре секции, были пробиты проходы, так что теперь каждый боец, заодно с шустрым сквознячком, мог единым махом пройти здание из конца в конец. Ненужные оконные проемы были завалены, и в них оставили только амбразуры для наблюдения. Кроме постоянных огневых точек оборудовали во всех этажах запасные. На чердаке, откуда хорошо просматривались окопы и траншеи противника, стал дежурить сам «комендант» Павлов — стрелок отменный, со снайперским глазом. А после одной атаки, когда фашистам удалось почти вплотную приблизиться к дому со стороны Республиканской улицы, Афанасьев приказал Павлу Довженко, бывшему
