Крещенские морозы [сборник 1980, худож. M. Е. Новиков] - Владимир Дмитриевич Ляленков
Приветливый и спокойный голос Мильковского, вся его крепкая фигура в мундире с иголочки немного успокоили старушку.
4
В проулочке Степан приставил к стене лестницу. Сбросил на землю десятка два кирпичей. Сунул в пролом голову, постоял так. Потом отпрянул, схватился за голову:
— Мать моя родная! — произнес он и спрыгнул на землю.
Сказал старушке, чтоб никого не пускала в проулочек, и бросился к прокуратуре — она по соседству с библиотекой — поскорей доложить своему начальнику Пушкову. Он решительно влетел в приемную секретаря. Минут пять или десять, торопясь, глотая окончания слов, кричал в трубку, что в старой библиотеке кто-то разобрал стенку, вырезал, возможно автогеном, заднюю стенку в замурованном сейфе. И, ясное дело, скорей всего выкрал клад.
Начальник Пушков не мог понять, о чем толкует Мильковский, и велел ему идти в отделение доложить. Пушкову показалось, что Мильковский выпил, хотя Степан во время дежурства не выпивал никогда. Сбежались женщины, теребили Мильковского за рукава.
— Что, что, Степан? — волновались они.
— Что, что! — огрызнулся он. — Пачкаете тут бумаги целыми днями, а у вас под носом клады воруют! — И он убежал.
А минут через сорок Степан стоял на тротуаре, прикрывая собой библиотечную калитку. Собрался народ, мальчишки сидели на заборе, на крыше швейной мастерской.
— Что случилось, Степан? — спрашивали вновь подходившие.
— Про какой клад толкуют, Миля? — задавали вопросы.
Все знали Мильковского, и он всех знал.
— Ничего не случилось, — отвечал Степан, глядя поверх голов, — расходитесь! А ну слезьте с забора! — закричал он мальчишкам. Губы его вздрагивали, лицо было покрыто красными пятнами. Негодование распирало его. Он поводил мощными плечами под кителем, и ему хотелось съездить кому-нибудь по физиономии.
— Кому говорю, слезайте с забора! — кричал он.
Мальчишки никогда его таким злым не видели. Слетели с забора и отбежали.
Покуда Степан бегал и докладывал Пушкову, народ истоптал проулочек. Какой-то мальчишка даже посидел в сейфе, оставил там огрызок яблока. Стену и сейф залапали. Начальник отделения разгневался. Заявил, что виновен во всем Степан. Не надо было звонить из прокуратуры, где полно женщин, а сразу надо было бежать с докладом в отделение.
— Черт знает с кем приходится работать, — ругался Пушков. — Некоторым надо на базаре семечками торговать, а не в милиции работать! — И послал Степана стоять возле калитки.
…За два с лишним года работы в милиции Степан Мильковский уяснил, что проявить себя в серьезном деле в таком маленьком городе очень трудно. А когда и подвернется случай, можно неожиданно опростоволоситься. Хочешь сделать как лучше, а получается наоборот. В прошлом году, тоже в июле месяце, случай подвернулся. Но Степан опростоволосился, хотя думал сделать лучше.
Часа в два дня, когда улицы почти пусты из-за жары и духоты, Степан проходил мимо сквера. Вдруг услышал милицейские свистки. Увидел бегущих от вокзала по Ленинской двух линейщиков. Они и свистели. Метрах в двухстах впереди них мчался парнишка в клетчатой распашонке. Степан сразу понял, что беглец не из местных. Беглец свернул на Красноармейскую. Мильковский мигом решил, что тот бежит к мосту, а за мостом исчезнет в лесу. И тогда ищи-свищи его. Степану с детства известны все тропинки внутри кварталов и в огородах. Он бросился наперерез беглецу через квартал. Уверен был, что возле почты отрежет его и схватит. Но когда выскочил к почте, беглеца не увидел. Мальчишки играли в пристенки. Сказали, что играют давно здесь, но никто не пробегал. Так и не поймали тогда поездного жулика. Будто растворился он, испарился. Только через две недели ясность внесла старуха Комовых. Старуха одна была дома, сидела у окна и вязала носок. Заметила, что во двор вбежал какой-то парень в клетчатой рубашке, упал в картошке между грядками. Она не закричала, затаилась. Старалась узнать по лицу, чей это парень, чтоб пожаловаться его родителям: мол, сын их, играя в войну, топтал грядки. Под окном у Комовых растет сирень. Старуха слышала, как еще пробежали под окном, ломая ветки, но она следила за лежащим. А он через некоторое время поднялся, отряхнулся, снял рубашку и сунул в карман. Старухе помахал рукой и подался со двора. Она так и не признала, чей он…
Пушков потом устроил разбор случившегося. Разбирали в красном уголке. Степан горячо, искренне рассказал, как было дело, а Пушков при всех вдруг доказал, что повинен в исчезновении беглеца… Степан Мильковский! Степан даже опешил тогда и крикнул:
— Как же так?
— А вот так, — говорил начальник, даже не глядя на него, обращаясь к милиционерам. — Мильковский заметил, что свистят поездные товарищи, что беглец не из местных. Значит, беглец не мог знать, где в городе мост, где лес, и Мильковскому надо было бежать следом за преступником, а не гадать в данном случае, куда побежит преступник. Не мудрить надо было, а действовать правильно.
Говорил Пушков, как казалось Степану, язвительно и с насмешкой. И он краснел, со злобой смотрел на своего начальника. А в этот раз Пушков прямо намекнул, что Степану не в милиции работать, а семечками торговать. И Степан возненавидел Пушкова. Тем более что они были родственниками.
Ровно в три прибежал к библиотеке напарник Степана Иван Курдюмов. Степан и ему ничего не объяснил. Сразу ушел домой к себе на Пархомовскую улицу.
Пархомовская улица очень длинная. Растянулась километра на три изломанным полукружием. Очень давно она была подгородной деревней Пархомовкой. Потом называлась Пархомовской слободой. А улицей стала уже после революции, в двадцатых годах.
До войны тут были три коренные фамилии: Пархомовы, Мильковы и Мильковские. Чтоб различать в разговоре, о ком именно идет речь, к фамилии прибавляли прозвища: Пархомовы — рыбники, Мильковы — голубятники, Мильковские — Авдеичевы. Война выбила много коренных фамилий, влились другие. Но и коренных еще достаточно. Есть такие прозвища, которые при посторонних стыдно произносить вслух. Они совершенно неблагозвучные, в печати подобных слов не употребляют. Но в разговоре между собой жители употребляют эти прозвища без всякого стеснения.
Семьи Мильковских живут в домах, самых ближних к центру города. Мильковские прежде других начали штукатурить фасады своих домов, устилать кирпичами тротуары перед ними. После войны они стали штукатурить стены и изнутри. Они же первые заменили соломенные крыши на шиферные. И русские печи первыми стали разбирать Мильковские, заменяя их голландскими с кафельными зеркалами.
Почти все по Пархомовской держат хозяйство. Летом готовят скотине во дворах, а зимой на плитах в кухнях. До женитьбы Степана семью его называли Мильковские-Авдеичевы, потому что дед и прадед Степана прозывались Авдеями. Но после женитьбы Степана
