Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
Суворов усилил взмахи. Вёсла врезались глубже в прозрачную воду, лодка пошла быстрее.
Около берега, в стороне от лесозавода, готовы к отправке три баржи с тёсом. Небольшой буксирный пароход, бывший «Гриша», а ныне «Комсомолец», стоял под парами. Все водоливы и шкиперы на своих местах, недоставало самого главного — караванного Круглихина. Караванный, проходивший на баржах в этой должности из года в год около двадцати лет, знал себе цену и потому не спешил с отправкой. Он ушёл в свою деревушку Чернышёво, что за Лысой горой, помылся в бане и, не выходя дальше предбанника, до потери сознания нахлестался водки. Пока шумного и неугомонного Круглихина домочадцы везли в лодке от Чернышёва до хвостовой баржи, Чеботарёв, сидя на дощатой палубе, писал письмо к Пилатову, намереваясь послать его с Суворовым для передачи, когда Пилатов после излечения возвратится в село.
Суворов, между тем, с бакенщиком Быковым и Николаем Копытиным в лёгкой лодочке выехал с сеткой-ботальницей к заливу. Когда закидывали сеть, по всем признакам в рыбном месте, Алёша подумал: «Если тоня будет удачная, то Чеботарёв побурлачит счастливо и домой вернётся, если же тоня окажется пустой, то ждать его нечего».
Терентий, не подозревая в своём товарище предрассудков, с увлечением писал:
«Дорогой товарищ Пилатов, извините меня, что, не дождавшись вас, по воле Мякушкина, я оказался не у дел и потому решил нынешнее лето, или часть его, провести на баржах. Не знаю, как вы на это посмотрите, но я пошёл на баржу охотно. Читальню я передал волостному комитету комсомола. Дежурство будет ежедневное и без меня. Мякушкин хотел на место читальни перевести буфет и кладовую, чтобы расширить чайную. Этого ещё нехватало! Я ему пригрозил вашим именем, и читальня пока на своём месте. Думаю, вы меня за это не заругаете. Нельзя позволить такого деляческого отношения к культпросвету. Прошу вас, товарищ Пилатов, не забыть наши разговоры о том, чтобы, как только нынче уком партии предоставит места в совпартшколу, меня иметь на примете и место мне предоставить».
— Это ещё что за писарь здесь появился?! — услышал Терентий голос пьяного Круглихина, кое-как по трапу пробравшегося на баржу.
Терентий обернулся. За его спиной, покачиваясь, стоял на широко расставленных ногах караванный. Гладко до синевы бритый, для равновесия размахивая крепкими волосатыми руками, Круглихин уставился на Терентия налитыми кровью глазками и снова спросил:
— Я спрашиваю, что за писарь?
Терентий встал и бойко отрекомендовался:
— Имею честь представиться: Чеботарёв Терентий Иванович, водолив баржи, двадцати одного года от роду, холост, не судившийся, из батраков. Для первого знакомства хватит? — и, сев на дощатый настил, снова взялся за карандаш, чтобы продолжить прерванное письмо.
Круглихин поморщился и презрительно проговорил:
— Чеботарёв? Это который в газете иногда протаскивает? Ага, так-так, попробуй протащи мой караван через газету. За бортом тогда тебе место найдётся…
С кормы послышался чей-то угодливый смех:
— Уж как есть, у нашего брата рука не дрогнет. — Это говорил костлявый бурлак в оборванной кацавейке к тоже подвыпивший.
Первое знакомство с новыми людьми оказалось не из приятных, хотя Терентий и не придал серьёзного значения услышанному. Мало ли что брешут с пьяных глаз.
Снова карандаш забегал по бумаге:
«…И ещё, дорогой товарищ Пилатов, хочу предупредить вас: приходили из Лахмокурья заводские комсомольцы Труничев с Клепиковым насчёт того, чтобы часовню сломать. Конечно, с религией бороться нужно, надо разъяснять народу вред этого опиума, но часовню ломать вроде бы и ни к чему, тем более, что она построена на том же месте, где, судя по преданиям, наши предки встречали царя Ивана Грозного, приезжавшего в Спасокаменный монастырь. А Иван Грозный и Пётр Первый это были цари всё-таки особенные, если верить истории… Так, может быть, часовенку-то сохранить как память? Слышал я от Вересова и Серёгичева такой разговор: будто бы под паровую мельницу хотят занять пустующую церковь, что на мысу. Очень было бы хорошо. Там колоколов пудов шестьсот, в дело пошло бы. А собрать в волости большинство подписей за отдачу церкви под паровую мельницу ничего не стоит. Но, когда случится очищать церковь от божественного хлама, следует, по моему мнению, обратить внимание на старинную икону иерусалимской богоматери. Висит она на четырёхгранном столбе справа от клироса. Переговорите с Никитиным Николаем Никифоровичем, возможно, икона эта для нашего же музея находка. Писана она каким-то Дионисием лет пятьсот назад и у князя Багратиона в войсках была, как «пособница» против Наполеона. Это что-нибудь да значит. А вычитал я об этом в одной старой церковной книге, что брал у учителя Потёмкинского… Затем желаю вам выздоровления и скорейшего возврата на работу.
С товарищеским приветом Т. Чеботарёв».
На оставшемся свободном месте листа добавил:
«Мой теперь «командир» — караванный Круглихин. Видать человек с застарелыми взглядами. Не то, чтобы облаял, но сказал, что если я буду селькорствовать, то быть мне за бортом баржи. Ну, да ладно, я не из пугливых…».
Бакенщик Быков и Копытин торопливо, но аккуратно выбирали ботальницу в лодку. Крупные окуни, трепыхались в сетях. За каких-нибудь полчаса было выловлено не менее трёх пудов окуней. Быков даже обиделся.
— Хватило бы и полпуда. А то иногда ботаешь, ботаешь, еле на уху наловишь… Куда их столько!..
Алёша Суворов, ухмыляясь, выбирал из ячеек рыбу и бросал в плетёную грохотку. «Задуманное загаданное должно сбыться: — соображал он, — а поэтому до возвращения Терёши не буду переселяться на другую квартиру, проскучаю один…».
Через несколько минут в трёх железных вёдрах на таганах над жарким костром клокотала наваристая уха.
Бурлаки и матросы собрались вокруг костра. У каждого свой ломоть хлеба, своя торчащая за голенищем деревянная ложка. У одного лишь Терентия не оказалось ложки.
— Эх ты, голова с мозгом! — проворчал Николай Копытин, присаживаясь на пенёк. — Да знаешь ли ты, что ложка для бурлака главный инструмент!.. Ну, мы с тобой поочереди похлебаем: раз ты, да два я. Товарищ Быков! Нет ли у тебя запасной ложки, пожертвуй парню!..
В светлые весенние сумерки «Комсомолец» отчалил от берега, потянув за собой три гружёных баржи. И долго на зеленеющей Паутовской пожне около потухшего костра виднелся в розовой ситцевой рубашке Алёшка Суворов. Грустно стоял он и махал носовым платком, прощаясь с уходящим на барже дружком-товарищем.
