Юрий Рытхэу - Полярный круг

Каждый год студентов-северян тщательно осматривали врачи: ведь тогда не все выдерживали непривычную жизнь в городе, так резко отличавшуюся от жизни в тундре и тайге.

С замиранием сердца пошел Кайо на медосмотр. На вопрос, как он себя чувствует, ответил — нормально, жалоб нет. Но когда врач приложил к его груди еще теплый от предыдущего студента сосочек фонендоскопа, Кайо почувствовал озноб. Врач долго слушал, а Кайо старался дышать ровно, спокойно, собрав всю свою волю. Но, видно, эти резиновые ушки действительно обладали способностью прослушивать все ненормальное и подозрительное в легких человека. Доктор дал направление на рентген и сказал: «Пусть обязательно сделают снимок». А потом подумал и добавил: «Нет, я лучше пойду с вами».

Сначала Кайо показалась непроницаемой темень рентгеновского кабинета, но довольно скоро глаза привыкли, и он заметил врача, сидящего у мерцающего экрана, маленькую кушетку, покрытую клеенкой.

Кайо велели встать за железный экран. Рентгенолог надел огромные резиновые перчатки и прижал доской грудь. Потом чуть отъехал. Напрягая слух, Кайо ловил каждое слово, но медицинских знаний у него явно было недостаточно, чтобы связать в целое отдельные слова — верхушки, левая доля, затемнения, каверна, инфильтрация… Только с каждым словом он понимал, что дело его плохо.

Потом его посылали еще на какие-то исследования, анализы, процедуры, но Кайо проделывал это уже машинально. Все было ясно, да и врачи больше не скрывали от него состояние его здоровья.

Лечиться Кайо начал больше из чувства дисциплины, чем из желания поправиться. Да и в этом особнячке на площади Льва Толстого он не встретил ни одного человека, который бы вылечился от туберкулеза. Правда, все стены в приемной были украшены бодрыми плакатами, на которых было всего два слова — «Туберкулез излечим!» Удивительно, что среди больных было довольно много молодых людей, может быть, даже ровесников Кайо. Кайо пристально всматривался в лица товарищей по несчастью, и сердце сжималось от жалости и сочувствия: молодые женщины при этой коварной болезни странно расцветали; щеки их покрывались румянцем, а глаза влажно блестели, затаив в самых глубинах темных зрачков великое горе.

В ожидании своей очереди на поддувание рассказывали друг другу невероятные истории излечения, делились рецептами разных самодельных снадобий из сока алоэ, меда, медвежьей желчи, собачьего жира и еще каких-то ингредиентов, которые часто не имели никакого отношения к медицине. Кайо, еще в детстве испытавший шаманские снадобья и знавший им истинную цену, с улыбкой выслушивал эти рецепты и с горечью думал: как же это так получилось, что человечество, за всю свою историю изобретшее совершенные способы уничтожения человека, не могло победить такую древнюю болезнь, как туберкулез…

В таком состоянии и встретил Кайо Наташу в саду недалеко от Зоопарка.

Девушка сидела с книгой, но не читала, а смотрела куда-то вдаль, задумчиво, погруженная в мысли. Эта девушка время от времени смотрела в книгу, шевелила губами, видимо, читала, снова устремляла взгляд меж стволов деревьев, мимо Кайо, сидевшего почти напротив. Кайо отвел глаза и решил не смотреть на нее. Чего доброго еще подумает, что он нарочно глядит, чтобы привлечь внимание.

Он думал о девушке и не подозревал, что к нему подкрадывается приступ изнурительного кашля, который выгонял его по ночам из общежития к безмолвным каменным сфинксам. Кашель согнул Кайо пополам, так что он стукнулся подбородком о колено. Оттого, что ему хотелось удержать кашель, рвущие горло спазмы продолжались долго, и он уже считал, что ему больше не выпрямиться, не вздохнуть свободно. От напряжения слезы выступили на глазах, лицо налилось кровью, и все ему казалось теперь красным, покрытым дрожащей радугой страдания.

Наконец приступ прошел и Кайо смог выпрямиться. Первое, что он увидел, — испуганные глаза, неотрывно смотрящие на него. Стало стыдно и неловко, и Кайо решил уйти. Он быстро поднялся со скамьи, хотел было шагнуть прочь, но зашатался и рухнул обратно на скамью, виновато улыбаясь девушке.

— Вам плохо? — услышал он тонкий голос.

— Нет, ничего, пройдет, — хрипло ответил Кайо.

— Может, вам нужна помощь?

— Ничего мне не нужно, — выдавил из себя Кайо, — Все прошло. Только отдышусь немного.

Девушка села рядом.

Кайо испуганно и удивленно глянул на нее.

— Да мне ничего не нужно, — повторил он. — Все хорошо.

— Не очень-то хорошо, — сочувственно улыбнулась девушка. — Я же вижу, что вам худо.

— Ничего, — на этот раз Кайо старался говорить бодрее. — Прошло.

Ему было очень неловко. Но сейчас встать и уйти было бы совсем плохо. Что же делать? Ну, пусть девушка посидит, убедится, что с ним все в порядке, — и уйдет. Но сидеть молча тоже невежливо: ведь девушка подошла помочь.

— Интересная книга? — спросил Кайо, кивнув на том, лежащий на коленях девушки.

— Муторная, — весело сказала девушка и улыбнулась. Она показала обложку. Это было какое-то пособие по радиотехнике.

— Студентка? — спросил Кайо.

— В техникуме учусь. В вечернем, — добавила после некоторого раздумья девушки. — А днем работаю на телефонном коммутаторе в Петропавловской крепости.

— Интересно, — проронил Кайо.

— Не сказала бы, — отозвалась девушка. — Вы тоже студент?

— Да, в университете учусь, — ответил Кайо. — А что, разве в Петропавловской крепости есть телефон?

— А почему бы нет? — удивилась девушка.

— Извините, я думал, что там музей — царская тюрьма, — сказал Кайо.

— Там есть музей-тюрьма, — сказала девушка. — И там, по-моему, последними сидели министры бывшего Временного правительства. Но кроме музея в Петропавловке разные учреждения, даже жилые дома… Я там и живу.

— Вот это интересно! — оживленно заметил Кайо.

— А вы что, никогда не бывали в Петропавловке? — спросила девушка.

— Все собирался, — виновато ответил Кайо. — И каждый раз говорю — еще успею.

— Хотите, я вам покажу крепость? — вдруг предложила девушка. — Заодно угощу вас чаем. Вам все равно еще рано домой, вы слабы.

Девушка, назвавшаяся Наташей Величко, провела Кайо через восточные ворота на территорию Петропавловской крепости.

— Петропавловская крепость была заложена в мае тысяча семьсот третьего года по чертежу самого Петра Первого и первоначально называлась «Санкт-Петербургская крепость», — рассказывала Наташа. — А когда построили внутри крепостного вала вот этот собор, который поначалу был деревянным, в честь православных святых Петра и Павла, крепость стала называться Петропавловской.

Наташа и Кайо остановились перед собором. Ветер с Невы проходил над каменными стенами и поверху проникал в обширный крепостной двор, гоня по булыжному покрытию мокрые желтые листья.

— Петропавловская крепость — это начало Петербурга-Петрограда-Ленинграда, и день основания ее считается началом существования нашего города, — продолжала Наташа, — Конечно, слава у крепости мрачная. По существу, она никогда и не использовалась как военная крепость. Уже в тысяча семьсот девяностом году сюда был посажен Радищев, потом солдаты и офицеры Семеновского полка, в двадцать пятом году прошлого века — декабристы… Здесь сидели в разное время Писарев, Чернышевский, Фигнер, брат Ленина — Александр Ульянов.

Кайо с восхищением посмотрел на девушку и сказал:

— Можно подумать, что вы историк.

— Да какой, я историк, — засмущалась Наташа. — Просто интересуюсь местом, где живу. Вот он — мой дом. — Наташа повернулась, и Кайо увидел двухэтажный длинный каменный дом, обычный для старого Петербурга. Но не это поразило Кайо, а вывеска по фасаду, уместная, по мнению Кайо, в любом другом месте, только не здесь, — «Гастроном».

Наташа уверенно шагала вперед. Кайо едва поспевал за ней. Рядом со входом в магазин была дверь со свежими следами недавней краски, нанесенной, должно быть, на сырое дерево и поэтому быстро отвалившейся.

— Идите за мной, — сказала Наташа и спустилась на несколько ступенек вниз.

Дверь из коридора вела в большую кухню, где было неожиданно многолюдно и у большой, жарко натопленной плиты стояли пять женщин, каждая возле своей кастрюли.

Наташа со всеми поздоровалась и провела гостя в комнату, длинную и узкую, упиравшуюся в полукруглое окно с таким широким подоконником, что на нем мог улечься человек.

В комнате — простая железная кровать, застланная ярким лоскутным одеялом, шкаф с фанерными дверцами и стеклянным окошечком в верхней части, тумбочка и большая этажерка с книгами. Кроме того, у самого входа стоял небольшой стол, на котором аккуратно была сложена посуда.