Юрий Рытхэу - Полярный круг

— Вот и моя обитель, — весело произнесла Наташа. — Правда, похоже на келью?

— Никогда не был в келье, — ответил Кайо.

Наташа угостила Кайо чаем и рассказала о своей короткой жизни: родители погибли в блокаду, а жили здесь же недалеко, на Зверинской, у Зоопарка. Была в эвакуации. Как только узнала о прорыве блокады, всеми правдами и неправдами добралась до Ленинграда. Квартиру уже заняли, но с помощью исполкома дали вот эту комнату и устроили на работу на телефонный коммутатор крепости.

— Вам здесь нравится? — спросил Кайо. Он уже окончательно оправился от приступа.

— Мне — очень! — ответила Наташа. — Ведь я живу в самом настоящем центре Ленинграда. Мне здесь очень хорошо.

Кайо поглядел в окно. Стекло начиналось чуть ли не с самой земли, понизу было забрано железной решеткой. Видны были только ноги прохожих.

Кайо пил чай с вареньем. С каждым глотком в него вливалась какая-то умиротворенность. Ему было уютно, тепло и спокойно в этой длинной, наверное, сыроватой комнате бывшего каземата Петропавловской крепости рядом с удивительной по своей простоте девушкой. Удивительной тем, что она была естественна в разговоре и ничуть не пыталась играть или изображать из себя невесть что.

— Мне тоже хорошо здесь, — со вздохом произнес Кайо. Эти слова вырвались у него помимо воли.

— Приходите в гости, — просто сказала Наташа.

Кайо посмотрел на нее.

Наверно, с точки зрения строгой, классической красоты в облике Наташи не было ничего особенного, У нее были большие серые глаза, очень добрые, с небольшой синевой, словно ленинградское небо, проступающее сквозь обычные над этим городом облака. Лицо бледное, с тонкой кожей. А вся фигурка худенькая, тонкая.

Кайо по настоянию Наташи выпил вторую чашку чая, съел еще один бутерброд с колбасой. Он рассказал о себе: приехал с Чукотки, с самого дальнего края, с мыса Дежнева, где стоит древнее чукотское селение Улак.

— У вас тоже замечательное место, — сказала Наташа. — Я читала еще до войны, когда спасали челюскинцев…

Потом Наташа, провожая Кайо, провела его через большие, широко распахнутые ворота на пляж. Пляж был пустой, но Кайо растрогала живая полоска чистого берега, не задавленного камнем.

Он встал у самой воды и сказал:

— Как здесь хорошо.

— Я тут загораю, — отозвалась Наташа.

— Я видел, — кивнул Кайо.

— Меня видели? — удивилась Наташа.

— Может быть, и вы тогда были, — ответил Кайо. — Когда мне впервые показали голых людей на этом песчаном берегу, я сначала не понял, что они тут делают. У нас ведь на Чукотке не загорают, хотя это можно сделать очень просто и быстро.

— Как?

— Весной, когда солнце светит круглые сутки, за один день охоты лицо загорает так, что становишься как негр. А если раздеться и немного постоять на снегу на таком солнце, можно и всем телом почернеть.

— На снегу холодно, — заметила Наташа.

— Оленью шкуру можно подстелить или на нарту стать, — сказал Кайо. — Но когда я увидел здешний пляж, я сразу вспомнил моржей у Инчоуна. Там моржи лежат, как здешние загорающие люди, изредка переворачиваются то на спину, то на живот. Там происходит моржовая любовь, на границе ледяных волн и очень холодной гальки.

— Интересно, — засмеялась Наташа. — Наверное, это очень смешно.

— Не смешно, а интересно, — ответил Кайо, подумал и добавил: — Но бывает и смешно.

Наташа взяла с Кайо слово, что он будет заходить. Дала номер телефона на работе.

Несколько раз Кайо проходил мимо Петропавловской крепости. Он изменил свой маршрут и теперь ходил по Кировскому проспекту, хотя это было намного дальше, чем по Большому.

И все же прошло недели полторы, прежде чем он отважился.

Был ясный осенний день. Шпиль блестел на солнце так, что на него было больно смотреть. Кайо не сразу вошел в дом. Он последовал за какой-то экскурсией в собор. Внутри собор оказался очень нарядным. Было даже что-то отчаянно веселое в этом нагромождении золотого блеска. Внутри собора находились могилы русских императоров, Кайо был уверен, что в России людей хоронят в открытых полях, называемых кладбищами, или же в парках, как Смоленское кладбище.

Он смотрел на тяжелые могильные плиты, на мраморные саркофаги и чувствовал, как исподволь к нему подбирается мысль о собственной смерти. Если он умрет в Ленинграде, то его похоронят по здешнему обычаю, в деревянном гробу. То ли дело на родине. Особенно в тундре. Одели бы во все белое, потом свезли бы на высокий холм и сняли бы одежду. И так оставили, обнажив тело холодному ветру. Так все-таки лучше, чем лежать, ощущая на себе тяжесть сырой земли.

Кайо стало душно, и он поспешил на улицу.

У собора он столкнулся с Наташей.

— Здравствуйте, — сказала она. — Что же вы, обещали приходить, а вас все нет и нет.

— Дела, занятия, — неуклюже соврал Кайо.

— Как здоровье? Поправились?

— Не совсем, — ответил Кайо. Как ей сказать, что ему, видимо, не суждено больше поправиться. Правда, доктор, сказал, что хоть он и не является активно заразным для окружающих, однако должен остерегаться. А в тот раз он пил чай из ее чашки и ничего не сказал… Правда, она, конечно, мыла после него посуду…

— Нужно беречься, — наставительно сказала Наташа. — Ведь вам трудно привыкнуть к нашему климату.

— Стараюсь, — улыбнулся Кайо.

— Зайдем? — предложила Наташа, видя, что Кайо стоит, не собираясь никуда двигаться.

— Да нет, тороплюсь я, — еще раз солгал Кайо. — Я повидал вас, и этого для меня достаточно.

Наташа внимательно посмотрела на Кайо, а он, чувствуя, что сказал что-то не то, медленно краснел.

— Спасибо, — просто сказала Наташа. — Мне тоже приятно было увидеть вас. Придете?

Вдруг спасительная мысль пришла в голову Кайо.

— Давайте встретимся в том же месте, где мы увиделись впервые! — предложил он.

В парке она не станет угощать чаем, и можно не опасаться за ее посуду.

— Если вам так удобнее, с удовольствием, — улыбнулась Наташа. — Когда?

— Да хоть завтра! — весело ответил Кайо.

Это было первое свидание в жизни Кайо. Он надел лучшую рубашку, темно-синюю в светлую полоску, и приладил галстук, занятый у Иржи. Волосы постарался причесать так, чтобы они не торчали в разные стороны. Для этого пришлось их чуточку намылить. В большой туалетной комнате Кайо внимательно всмотрелся в свое лицо и заметил, что похудел, глаза потемнели и будто ушли вглубь. Он улыбнулся самому себе для бодрости и пошел в парк.

Проходя по мосту, он вдруг вспомнил, что на свидание идут с цветами. Времени возвращаться и искать цветы уже не было. Что же делать? На углу проспекта Добролюбова, в ларьке, он купил шоколадку, рассудив, что цветы, конечно, вещь красивая, но шоколад полезный и вкусный.

Он пришел на назначенное место за десять минут. Расположился на той же скамейке, где сидел тогда, и принялся ждать.

Наташа была точна.

— Как часы! — восхищенно произнес Кайо.

— Привыкла быть точной на работе, — сказала она.

Принимая шоколадку, она засмеялась и сказала:

— Как это мило!

Она тут же развернула обертку, разломила шоколад и протянула Кайо.

— Это же вам подарок, — сказал Кайо и почему-то добавил: — Вместо цветов.

— Вместо цветов? — задумалась Наташа. — Почему вместо цветов?

— У меня на родине не дарят девушке цветов, — пояснил Кайо.

— А-а, понимаю, — кивнула головой Наташа, — у вас цветов нет.

— Почему? — с обидой в голосе возразил Кайо. — Летом тундра — как цветастая камлейка.

Пришлось сначала объяснить, что такое камлейка, а потом продолжить:

— Почему и откуда пошло такое мнение, что цветы тундры без запаха?.. Только аромат у тундровых цветов тонкий, еле слышный. Но у нас нет такого обычая — рвать цветы и дарить.

— Это хороший обычай, — заметила Наташа.

— Наверное, — кивнул Кайо.

Время от времени Кайо пристально смотрел на Наташу, изучая ее и стараясь понять, что же в ней такого, что тянет к ней, словно освещает все вокруг особым светом, наполняет особыми звуками…

Они прошли по парку, вышли на Мытнинскую набережную, через мост переправились на Васильевский остров, по Дворцовому перешли на Невский.

Невский проспект после войны был не так оживлен, как нынче. По нему ходил трамвай, тротуары были ровно в два раза уже, но все равно это была прекрасная улица.

По улице Бродского, где строители восстанавливали дом, вышли на площадь Искусств, еще без сегодняшнего Пушкина, и через Марсово поле и Кировский мост вышли снова к Петропавловской крепости.

У деревянного мостика, ведущего к крепости, Кайо остановился.