Юрий Рытхэу - Полярный круг

Разве он сам не был таким? Кайо встал с кровати, достал альбом и принялся листать. Он еще раз пристально вгляделся в лица своих школьных товарищей и в здание школы. На этой стене он выжег, удивляясь чуду, с помощью большой лупы слова: «Сегодня 20 мая 1939 года прилетели утки». Тонкий солнечный луч писал, как карандаш, оставляя за собой дымящийся след. Бывая в Улаке и проходя мимо школы, Кайо каждый раз останавливался возле южной стены и читал эти слова. Сейчас они уже едва различимы.

А потом появилась Наталья Кузьминична с ее удивительными рассказами о Ленинграде.

Вот она стоит с учениками на берегу моря. В этот день вельботы тащили к берегу убитого кита. Все радовались, потому что кит означал сытую зимовку, тепло в ярангах, хорошую кормежку для зимних помощников человека — собак.

Но если Алексей и Маюнна останутся в Ленинграде… Как пусто и скучно станет жить. Можно бы поговорить с ними, но что им сказать? Любой довод покажется им неубедительным.

Кайо положил альбом рядом и закрыл глаза. Перед ним возник старый Улак и сам Кайо, впервые идущий в школу с сумкой из нерпичьей кожи.

Кайо и не заметил, как уснул, а проснулся, когда Иунэут позвала его обедать.

Петр Тимофеевич уже пришел с работы.

— Я достал пропуск тебе на завод! — весело заявил он и помахал перед Кайо бумажкой. — Пришлось обращаться в отдел внешних сношений, будто ты иностранец какой!

К обеду подъехали Шура, Виталий Феофанович, и вся семья была в сборе.

Говорили о покупках, строили планы поездки за город, в Рощино, но никто ни словом не обмолвился о том, что задумали Маюнна и Алексей.

А может быть, Иунэут все это померещилось?

Поздно вечером, когда Шура с мужем уехали и все стали укладываться спать, Кайо позвал Петра Тимофеевича на кухню.

— Подать вам что-нибудь? — спросила Елена Федоровна.

— По стакану чая, и оставь нас, — ответил Петр Тимофеевич, чувствуя, что предстоит серьезный разговор.

— Надо поговорить о наших детях, — сказал Кайо.

— Пора, — отозвался Петр Тимофеевич.

Он пододвинул свату чашку чая и приготовился внимательно слушать. Кайо, наоборот, ждал, что скажет Петр Тимофеевич. Они сидели так некоторое время, прихлебывая чай и вопросительно поглядывая друг на друга. Кайо мысленно уже готовился возражать Петру Тимофеевичу. Если сказано будет, что детям лучше жить в Ленинграде, потому что здесь им хорошо, удобно, спокойно, то возразить надо будет так: все это верно, конечно, Ленинград не сравнить с тундрой и даже Улаку далеко до самого захудалого ленинградского пригорода. Наверное, многим хотелось бы жить в этом чудесном городе. Но настоящий человек устроен так, что всегда старается, чтобы и место, даже такое вроде бы неудобное для человеческого существования, как арктическая земля, было украшено живущим на нем человеком. Что будет с человечеством, если каждый, вместо того чтобы работать на своей земле, будет искать уже обжитое место, приготовленное для приятного существования? А бежать от трудной жизни молодым — это им не на пользу… Интересно, что скажет на это Петр Тимофеевич? Конечно, он любит своего сына, соскучился, не видел два года. Хочется отцу, чтобы, его дитя жило в родном доме, чтобы чувствовалось, что жизнь продолжается.

Петр Тимофеевич смотрел на Кайо. Ну что ему сказать? В душе такое теплое, большое, доброе чувство, что даже как-то неловко, боязно показаться смешным перед этим удивительным человеком, в котором словно бы смешались тысячелетия. Да, Кайо вырос и стал таким в тундре, в трудных и часто жестоких условиях. Наверное, чувство, которое он испытывает к своему ребенку, немного иное, быть может больше связанное с инстинктом… Может быть, это и хорошо… И было бы жестоко отбирать у него Маюнну. Наверное, надо, чтобы Алексей и Маюнна оставались бы вместе с ним. Правда, как тогда быть с институтом?

У Алешки нет настоящей специальности, хотя в армии научился и плотничать, и класть кирпичи. Строительное дело ему по душе. Вечная специальность. Сколько будет существовать человек — он всегда будет строить новое, улучшать старое… Да и Маюннино дело хорошее, близкое к Яковлевым — медицина. Здоровье у человека — главное богатство, и те, кто хранит его и оберегает, уважаемые люди.

Петр Тимофеевич посмотрел на молчащего Павла Кайо и подумал, что в своих мыслях он отклонился от будущего предмета разговора.

— Еще налить? — спросил Петр Тимофеевич.

— Пожалуйста, — ответил Кайо и подумал: «Молчит, потому что чувствует, что неправ. Может, даже придумывает, как бы сказать так, чтобы не обидеть, а детей оставить в Ленинграде».

«Если разумно решать, — думал Яковлев, — то ребятам надо кончать вузы. Тем более такая возможность есть. С институтским образованием они куда полезнее будут Чукотке. Но вот как это преподнести Павлу, которого так удобно и хорошо называть просто Кайо. Кстати, что значит его имя?»

— Я давно хотел спросить, что значит имя Кайо? — Петр Тимофеевич задал этот вопрос с таким видом, будто это было главным.

— Кайо — значит олененок, — серьезно ответил сват.

Петр Тимофеевич кивнул, словно бы и не ожидал другого ответа. Помолчал и спросил:

— Удобно вам у нас?

— Хорошо, — ответил Кайо. — Мне хорошо, и Иунэут. Ей особенно нравится.

— Ну и прекрасно! — облегченно вздохнул Петр Тимофеевич. — Честно говоря, меня все время беспокоило это.

— Нет, хорошо нам здесь, — еще раз повторил Кайо.

— Знаешь, Павел, живите у нас столько, сколько хотите, а можете и навсегда остаться.

Кайо усмехнулся.

— Спасибо, — ответил он, — Но у нас есть свой дом. Даже два: один в Улаке, а другой в тундре. И работа своя — оленье стадо. Кстати, у Алексея теперь тоже свои олени есть.

— Алеша писал нам, — улыбнулся Петр Тимофеевич. — Только не понимаю — зачем ему олени?

— Как — зачем? — удивился Кайо. — Для жизни на Чукотке иметь оленей — это быть настоящим человеком.

— Думаю, что голодать им на Чукотке не придется, — сказал Петр Тимофеевич.

— Как сказать, — пожал плечами Кайо.

— Но ведь мороки с этими оленями: пасти надо, ухаживать…

— Это верно, — согласно кивнул Кайо. — Пока я буду помогать, а потом самим придется.

Кайо отвечал, в душе немного радуясь, что поставил Петра Тимофеевича в затруднительное положение.

— Не знаю, справится ли Алеша с оленями, — с сомнением заметил Петр Тимофеевич. — Он к животным никогда особого интереса не имел. Он ведь больше по строительной части. Да и в тундре, как я знаю, он не был.

— Вернемся на Чукотку — прямо в тундру поедем. Вы за него не беспокойтесь. Ему будет хорошо, — заверил Кайо. — Работа ему будет — у нас сейчас много строят.

Петр Тимофеевич скрипнул табуреткой.

— Павел, мы все уходим от серьезного разговора, — сказал он.

Кайо молча кивнул.

— Что же ты скажешь?

Кайо усмехнулся:

— Что мне говорить? Я ничего не знаю, кроме того, что мне жена сказала.

— Что же она сказала?

— Будто уже решено, что и Алексей и Маюнна поступают в институт и остаются в Ленинграде.

— Поверь мне, Павел, я впервые слышу об этом! — воскликнул Петр Тимофеевич.

Кайо поглядел на него и понял, что он говорит правду.

— Безобразие! — возмущенно воскликнул Петр Тимофеевич. — Алексей! Лена!

Встревоженная Елена Федоровна заглянула на кухню. Она уже собиралась ложиться спать, была в халате, и в ее волосах торчали какие-то цветные пластмассовые цилиндрики с маленькими шипами.

За ней пришел Алексей.

— Что же вы, друзья, принимаете решения и не считаете нужным даже посоветоваться с отцами? — гневно спросил Петр Тимофеевич.

— Какие решения? — испуганно спросил Алексей.

— Оказывается, вы собираетесь оставаться в Ленинграде, а мы этого не знаем! — продолжал бушевать Петр Тимофеевич.

Елена Федоровна и Алексей быстро переглянулись.

— Действительно, такой разговор у нас был, — начал Алексей, — но пока мы ничего не решили. Будем советоваться все вместе.

Теперь Петр Тимофеевич торжествующе взглянул на Кайо.

— И о чем же был у вас разговор? — спросил он.

— И Маюнне, и мне надо учиться, — ответил Алексей. — Я собирался поступать в ЛИСИ, а Маюнна в Первый медицинский. Послезавтра последний день, когда принимают документы…

— Так что вы тянете? — не сдержался Кайо.

— Так ведь поступать учиться — значит, не возвращаться с вами на Чукотку, — смущенно сказал Алексей.

— Разве это — главное? — неожиданно для самого себя сказал Кайо. — Надо думать об образовании!

Кайо почувствовал неловкость, потому что сказанное им было неожиданным для него самого: ведь он вроде бы приготовился приложить все силы, чтобы не оставить Маюнну в Ленинграде.