Сергей Трищенко - ЯТ
Обе обочины дороги покрывали чины, чинки и чинуши, которыми чинили, починяли уши. Или шины чина – с помощью которых чин достиг известного места.
За очередным поворотом, словно латинское яйцо бросая в рот, трепещуще открытый ему навстречу, зеркально блеснула излучина водной глади. Говоря другими словами, на пути показалась река. Не очень широкая, а так, речушка. Но впадала она в минувшее болото, или же вытекала из него, определить мы не сумели – уж очень много поворотов сделали, – а спрашивать не стали. Побоялись: а вдруг ответит?
Нам река не мешала: дорога шла вдоль берега, пересекать речку мы не собирались, а если и понадобилось бы нам вдруг для чего-нибудь её пересечь, то через неё в разных местах перебрасывались мосты, мостки, мостики и бродки, а кое-где под дно реки проложили и тоннели.
Мы остановились на высоком берегу на крутом. Вдали, под кручей, по реке тянули бредни, вымачивая для какой-нибудь редкой пакости – редкой в наши бренные дни.
От излучины доносились взрывы негодования – не очень, впрочем, мощные. Выражая через тротиловый эквивалент, сто-двести грамм. Очевидно, где-то глушили рыбу. Или местный эквивалент рыбы. Или эквивалент местной рыбы. Или рыбу местного эквивалента. Или рыбу эквивалента мест.
У кромки воды, на берегу, мы заметили нечто распростёртое – распространённое и стёртое, – не удивившее нас потому только, что превосходно вписывалось в речной пейзаж. нечто напоминало рыболовную сеть, и человек в чёрном, паукообразно растопырившись, ползал по ней, словно что-то выисккивая и попискивая – вероятно, от натуги. Рыбок, что ли, на уху собирал?
– Что это? – спросил я.
– Закон, – жёстко, но сурово ответил Гид.
– А тот чего? – уточнил я, указывая на ползуна.
– Выискивает дырки, лазейки в нём.
– Вот гад! – вырвалось у Тома.
– Зачем вы так? – с укоризной Гид посмотрел на него, и продолжил: – И заштопывает их.
– А-а… ну, тогда ладно… А как же пословица «закон – это высокий-превысокий столб. Перелезть через него нельзя, а обойти можно»? – решил выяснить Том.
– А также пословица «закон что дышло – куда повернёшь, туда и вышло», – додал я.
– Наверное, они о другом законе.
– Опять омонимы, – догадался Том. – Хотя ткни дышлом в небо – будет столб.
– Конечно. Законы бывают разные. Одно дело – законы природы, физические законы. Попробуйте отменить закон всемирного тяготения! Другое дело – законы юридические, судебные, так называемые законы всемирной тягомотины, которые, вообще говоря, можно изменять, как кому заблагорассудится. Что и делается постоянно и повсеместно. На самом деле, конечно, они не законы в строгом смысле слова – это правила, рекомендации, а вот поди ж ты! Просто кому-то очень хотелось, чтобы их называли законами, он и назвал их так, а остальные привыкли. Законы, дорогие мои, надо открывать, а не придумывать!
– Но тут-то имеются в виду именно судебные законы!
– Да, поэтому и возникают разночтения – как кто поймёт, так и трактует, толкует.
– Каждый понимает в меру своей испорченности, – сказал я гнусную банальность. Хотя мог бы и не говорить: все её знают.
– Исперченности, – сказал Том и продолжил: – испарченности, испарчённости…
– Испэрченности, – добавил и я, – в верхней палате.
– Спустимся к воде, – предложил Том, – искупаемся. Или хоть руки намочим. Соскучился я по речке…
Мы спустились, но когда увидели воду, всякое желание не то что купаться, но и опускать в неё хоть палец исчезло, как и не появлялось: в реке медленно-медленно текла мутная-мутная вода, и от неё тянуло не то дихлофосом, не то хлорофосом, не то хлороформом, но уж что не хлорофиллом – точно. А также линейно и объёмно.
На берегу дивной мутной реки, забросив удочки в неё и мимо, сидели странные рыболовы. Глазами они словно зачерпнули из реки, либо же зеркально отражали реку.
– А эти что делают? – поинтересовался Том. – Ловят рыбку в мутной воде?
– Ловят кайф! – ответил Гид. – Вы как-то спрашивали…
– И удачно? – продолжал допытываться Том.
Вместо ответа один из сидевших – видно, услышав вопрос (непонятно, какой: второй или первый?) – сунул руку в воду и вытащил полный кукан стукуканулых (стукнутых, надетых на кукан и снулых, уснувших) рыб. Некоторые, как мне показалось, почти полуразложились, и острые кости их хребтов прокалывали уже оплывшее или ещё оплывающее мягкое мясо. Мееня передёрнуло и я чуть не сблеевал, произнеся не то «бе-е», не то «ме-е», не то и то и другое вместе.
В такую реку не хотелось даже плюнуть, чего мы с Томом дружно не сделали, а принялись выбираться вверх по склону, идя по утоптанной тропинке. Или по упитанной тропинке? – она с удовольствием упитывала у себя усю уоду, которую на неё случайно выливали.
Почва рядом с тропинкой рыхлилась удивительной серой глиной. Не белой, не синей, не красной, а именно серой.
Приятный серый цвет. Удивительно: серый, а приятный.
Но наступать на неё не хотелось – из-за рыхлости, из-за свежести, из-за… ну, не знаю я! Не хотелось.
Мы дружно тропали по тропинке, а перед нами шёл незнакомый человек, сказать о котором что-то более определённое я не мог, так как видел его со спины. Но он нёс ведро, куда не заглянуть я не сумел – оно колыхалось почти перед глазами и, хочешь не хочешь, а заглядывать приходилось. Нет, жидкость в ведре не плескалась и не выплёскивалась. В нём вообще не было жидкости. Но зато…
В ведре лежали жареные враки. Красные, с потемневшими клешнями. Наверное, и бредни по реке не зря тянули – вон сколько наловил. Только где же жарил? Костра на берегу не видно. Да и опасно на берегу такой реки разжигать: того и гляди вспыхнет. Может, прихватил с собой из дома что-то горячее? Или даже жаркое. На чём можно поджарить враки? Тьфу! Да они же так и плавают! Это ведь из лексикона газетчиков: жареные факты, жареные фраки, то есть враки. Чем они отличаются? Сразу не разберёшься.
Выбравшись наверх, мы продолжили движение вдоль реки, а против или по течению – не важно, поскольку мы шли не по реке, а по берегу, поэтому скорость течения реки нам препятствием не служила.
На противоположной стороне к реке присоединялись под различными углами разноцветные каналы, канавы, каналки и канавки – наподобие действующей системы мелиорации. В бездействующей системе дно канавов выглядело бы много суше, а поверхность жидкости не поблёскивала бы. На сером фоне почвы каналы смотрелись очень живописно.
– О, Гид, – обратил его внимание Том, – что там такое?
– Потоки красноречия, белоречия, жёлторечия, черноречия, просторечия… ну и все остальные, им подобные.
– А они впадают в речку или вытекают из неё? – поинтересовался я, видя, что такие же разноцветные потоки, не смешиваясь, текут и в основном русле реки.
– Одни впадают, другие выпадают, – пояснил Гид.
– Выпадают из общего русла? – решил уяснить Том.
Гид кивнул и Том уяснил.
Половина рыбаков, стоя по колено в воде, нагоняла панику на берег, где уже валялись целые груды – нечто вроде спутанных сетей или загустевшей пены. Другая половина оттаскивала её подальше от воды и поднимала ближе к дороге.
– И куда вы её после денете? – спросил Том у косматого – со стоящей дыбом шевелюрой – и камсатого – с всклокоченной камсой в бороде – рыбака. Так тут и камса водится, в речке-то? Ну и река… Или не река? Или не камса?
– Нам плотють – мы ловим, – тонюсеньким голоском отвечал рыбак, – а куды её тады – не наши труды.
Том пожал плечами:
– Неужели неинтересно?
– Не-а, – ответил рыбак, хотя какой он рыбак после этого?
Том шёл и возмущался:
– Неужели ему всё равно?
– Может, и неровно, но… Ты помнишь притчу о трёх строителях храма, когда их спросили, что они делают?
– Помню. Только не о строителях храма, а о таскателях камней. Один ответил, что таскает камни, второй – что зарабатывает на жизнь, а третий – что строит храм…
– Во-во. Так вот, нам попался первый человек. Но меня больше интересует четвёртый.
– Какой четвёртый? – не понял Том.
– Если бы спросили четвёртого, мне кажется, он наверняка сказал бы: «пишу поэму», или «пишу философский трактат».
– Почему?
– Да потому, что, когда пишешь поэму или философский трактат, всё равно, чем заниматься: физический труд, нагружая руки, освобождает голову.
– Если она есть…
– Правильно.
– А может, этот рыбак тоже пишет трактак?
– Так и сказал бы.
– А может, он – пятый?
– Может быть. Но маловероятно. Судя по ответу, он пишет поэму. А может, постоянно говорит в рифму.
– Ну, тогда это его хоть как-то оправдывает. Но меня заинтересовал нулевой человек, – сказал Том.
– Зачем? Это же вообще дебил! Его спросишь, что он делает, а он скажет: не знаю. Или вообще не ответит.
– Не ответит минус первый.
– А минус второй что сделает?
Мы шли и разговаривали, пока не дошли до того места, где в речку, пересекая наш путь, впадал не очень широкий ручеёк, перепрыгнуть через который не сумели бы. Но прыгать мы и не собирались: тропинку продолжал импровизированный мостик – толстое бревно. И все желающие перебраться на тот берег должны были по нему переходить.
