Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны
Обуреваемый этими гнетущими мыслями он позвонил в назначенное время Чебакову. Тот сообщил, что Осевкин согласился встретиться во второй половине дня, что за ним, за Валерой, пришлют машину к четырнадцати часам. Они вместе с мэром пообедают в ресторане, затем поедут на Комбинат. Если, конечно, Валерий Игнатьевич не возражает.
Валерий Игнатьевич не возражал.Глава 31
Осевкин утро, как обычно, встречал в своей башне. Он уже успел и побегать по дорожкам своего участка, и искупаться в озере, и теперь пил кофе, принесенное ему наверх юной служанкой, только в этом году закончившей школу и на городском конкурсе красоты занявшей второе место. Он хмуро изучал ее тело, едва прикрытое коротенькой юбчонкой и кургузой белой блузкой. Под его неподвижным взглядом девчонка всякий раз смущалась, вспыхивали ее маленькие уши с зелеными капельками сережек в мочке, однако она продолжала стоять и ждать дальнейших приказаний, если таковые последуют, не опуская головы, почти физически чувствуя на себе раздевающий взгляд хозяина и как наливаются сладостной истомой ее небольшие груди, слабеют ноги и тяжелеет живот.
Всякий раз она со страхом и томительным ожиданием поднимается в эту башню, и всякий раз, спустившись вниз, опустошенно замирает, прижавшись полуголым телом к холодному зеркалу, слыша, как бешено стучит в ее груди сердце и непонятная истома постепенно замирает в ее теле. Ее предупреждали подруги, что Осевкин берет таких смазливых исключительно для своих прихотей, что пройдет несколько месяцев, она ему надоест, и он выставит ее за дверь, не заплатив заработанные деньги. Против того, чтобы идти в услужение к Осевкиным, бурно протестовала мать, хмурился отец, не решаясь ввязываться в их спор, перестав быть хозяином в своем доме с тех пор, как потерял работу. Все эти страсти, связанные с Осевкиным, для девчонки не были новостью. Они ее не пугали. Ведь служить в доме главного богатея Угорска – это же совсем не то, что быть проституткой в Заведении, куда ходят все состоятельные люди города. И когда ее выбрали из нескольких претенденток, она согласилась, ни минуты не задумываясь, надеясь на эту самую свою смазливость, а еще на хитрость и изворотливость, отмечаемые в ней с раннего детства сверстниками и взрослыми, но более всего на удачу: ведь как-то же другие, даже не такие симпатичные, как она, находят путь к сердцам олегархов и получают от них все, что только ни пожелают. Чем она хуже тех других, отсуживающих у своих бывших мужей или любовников большие деньги? Ничем. И даже лучше. Да и второе место на конкурсе красоты ни о чем не говорит, потому что судьи выбрали не дочку бывшего мастера с деревообрабатывающего комбината, а дочку районного прокурора, которая взяла лишь тем, что знает французский и умеет играть на фортепьяно. Но французскому она училась у домашних педагогов, игре на фортепьяно тоже, и если бы семья девчонки имела деньги, тогда бы прокурорше в жизнь не видать первого места. Но конкурс красоты для любой из них, да еще в Угорске, случается лишь один раз в жизни, а жить надо каждый день и всю жизнь, всякий раз выигрывая приз. Тем более что прокурорша с треском провалилась на областном конкурсе, даже не попав в финал. Сказано же, что каждый выбирает себе дорогу сам. И она свою выбрала. Да и выбор был не велик.
И вот девчонка уже больше месяца работает в доме Осевкина прислугой, и работа не такая чтобы очень трудная: с утра надо сделать то-то и то-то, подать, принести, отнести. И деньги ей заплатили такие, какие и обещали при найме, а хозяйка, жена Осевкина тетя Наташа, еще и подарила ей два своих платья, переставшие на нее налезать, а также несколько рубашек, лифчиков и трусиков – и все из натурального шелка, с потрясающими кружевами. И даже золотые сережки с маленькими изумрудиками, которые так идут к ее белокурым волосам, к белым ушкам и сине-зеленым глазам. А когда она отдала матери половину своего заработка, да еще младшей сестре часть подарков, то в доме перестали смотреть на нее как на шлюху, а подруги так просто сохли от зависти.
– И что Осевок? – спрашивали они. – Не пристает?
– Да я его почти что и не вижу, – отмахивалась с пренебрежением девчонка. – Ну иногда разве что подам кофе или чай. Он на меня даже и не смотрит: ему и других хватает, которые в Заведении.
– А как его жена? Не кричит на тебя?
– А что жена? Куда ей кричать? Она собственной тени боится. Там тетя Лена, двоюродная сестра Осевка, – вот она может накричать. Но пока не кричала. Я стараюсь.
И все решили, что девчонке повезло.
Да, уже больше месяца она здесь, а хозяин лишь пялится на ее голые ноги, голый живот и небольшие груди, едва прикрытые кружевным лифчиком. Ну был бы каким-то там уродом, а то очень даже симпатичный, стройный и мускулистый, то есть весьма сексуальный. Не такая жена ему нужна, как тетя Наташа: вроде все при ней, а глянуть не на что. Овца, ни с чем пирожок. И, главное, ему никто не мешает, – особенно в этой башне, куда никто не смеет заходить без зова хозяина. Чего ж ему еще надо? Вот она – я! Бери и делай, что хочешь. А он или не хочет, потому что истратился на стороне, или раздумывает. А чего раздумывать? Просто удивительно.
Осевкин допил кофе, поставил чашку на поднос, махнул рукой: проваливай, мол.
И она, взяв поднос, пошла к двери. Остановилась, оглянулась – он продолжал смотреть ей вслед своим неподвижным взглядом, точно гипнотизировал ее, но было совершенно непонятно, что выражал его взгляд, какие желания.
Дверь закрылась. Осевкин откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, усмехнулся. Он хорошо понимал эту девчонку, получив предварительную информацию о ней от Елены. Он понял ее еще тогда, когда Наталья привела ее к нему на смотрины, трепеща от неуверенности и страха: ему решать, брать ее в дом, или нет, а девчонка ей понравилась. Он лишь мельком глянул на кандидатку в прислуги, вроде бы смущенную, но сине-зеленые глаза ее смотрели без всякого смущения, дерзко, вызывающе. Он повидал таких немало. И не только девчонок, но и парней. В своем тесном кругу они заводилы, а едва вышли из круга, куда что девалось. Надолго их, как правило, не хватало: чуть трудности, так в панику и плач. Только пройдя жестокую школу борьбы за выживание, немногие из них не ломались, становились тверже, пригодными для серьезного дела.
– Тебе она нравится? – спросил он у жены.
– Да, – тихо ответила Наталья.
– Ну и бери. Ты за нее и отвечать будешь. Мне-то что…
И отвернулся.
И эта неопределенность все тянется и тянется, приводя девчонку в отчаяние: а вдруг ничего из того, о чем она мечтала, не сбудется? Всю жизнь оставаться в прислужницах? Куда ей тогда податься? Идти продавщицей в магазин или ларек, уборщицей или еще кем неизвестно куда? Выйти замуж за какого-нибудь местного вахлака, нарожать ему детей, встречать его пьяным, стирать его подштанники, получать подзатыльники – что может быть ужаснее при ее-то уме и красоте? И лишь тот факт, что месяц работы в этом доме еще ничего не решает, заставлял ее прилежно исполнять свои ненавистные обязанности в надежде на то, что все разрешится самым благоприятным образом через какое-то не слишком долгое время. А как разрешится, не имело значения. Она готова была на все.
Запиликал мобильник: звонил мэр Чебаков. Голос был бодр и весел.
– Ты извини, Сеня, что вчера не застал тебя в Заведении, – говорил он под едва слышную музыку. – Вечером встречался с московским журналюгой из газеты «Дело». Газетенка, как я понял, так себе, но игнорировать даже такую малость считаю непозволительным. Сам понимаешь. Да, так вот, зовут его Валерий Игнатьевич Жилинский. Двадцать четыре года. Начинающий. Не сказать, чтобы дурак, но и умным тоже не назовешь. Ну, я ему рассказал обо всем, о чем надо и как надо. Пусть пишет. Но он хочет обязательно встретиться с тобой лично. Говорит, что русский предприниматель-патриот, который кормит весь город, – явление в нынешней России редкое и достойно всяческого внимания. Я подумал, что эта встреча нам же на пользу. Про наши недавние передряги если он что-то и знает, то самую малость. Главное, что ты вовремя выдал им деньги. Хвалю. Так что ему не за что зацепиться. Как ты на все это смотришь?
– Как я смотрю? Отрицательно, – ответил Осевкин. – Чем меньше мы привлекаем к себе внимания, тем для нас лучше.
– Сеня, мне кажется, ты недооцениваешь роль прессы. Если ты его не примешь, он может подумать черт знает что. То есть в том смысле, что ты что-то скрываешь. И начнет рыть землю носом. А нам это нужно? Тебе это нужно? Вот и делай выводы.
– Ничего нарыть он не может, – отрезал Осевкин. – Зато его статья, какой бы она ни была, привлечет внимание других. Тем более, как ты говоришь, предприниматель-патриот. И тогда полезут сюда другие. Всем интересно посмотреть на такого зверя.
– Сеня! – заныл Чебаков. – Лучше прослыть предпринимателем-патриотом, чем кем-то еще. Тем более что это теперь в струю. Что касается других – пусть едут! Раз они поедут за патриотом, то и должны привезти патриота. Не понимаю, чего ты боишься, – закончил Чебаков слезливым голосом.
