Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны

Виктор Мануйлов

Черное перо серой вороны

Глава 1

В производственном корпусе, сооруженном из серых железобетонных блоков, не было ни единого окна. Из-за своей непомерной длины и ширины он казался очень низким, и даже поддерживающие потолок квадратные двенадцатиметровые колонны не делали его выше. Под этим серым потолком, в свете неоновых ламп ползли, извиваясь, клацая и чавкая, изломанные звенья конвейеров, в желобах которых бесконечной чередой с настойчивым шорохом обреченных существ проплывали разноцветные пластмассовые бутылки, банки и картонные коробки, наполняемые моющими, очищающими, растворяющими и прочими жидкостями и порошками, обрастающие разноцветными же наклейками, назойливо и однообразно прославляющими эти моющие, очищающие, растворяющие жидкости и порошки, за каждой фразой которых качалось, пританцовывая, одно лишь единственное слово: «Купите! Купите! Купите!».

По узкому проходу между двумя конвейерами шли двое в синих халатах. Один, довольно рослый, лет сорока пяти, плечистый, с приятным лицом, но с холодными серо-зелеными глазами, которые можно было бы с полным правом назвать за свою неподвижность змеиными, если бы все люди имели удовольствие с близкого расстояния видеть глаза кобры или даже обыкновенной гадюки, – так вот, этот самый человек был владельцем этих конвейеров, а в целом – фасовочно-упоковочного комбината, прозванного местными острословами ФУКалкой, и звали его Семеном Ивановичем Осевкиным. Другой, невысокий, с выпирающим брюшком, лысый, с вислым носом и черными глазами, не способными задерживаться на длительное время на каком-нибудь отдельном предмете, то ли неделю не бритый, то ли отпускающий бороду, отчего казался значительно старше своих пятидесяти лет, был некогда просто одесским евреем Аароном Давидовичем Нескиным, а нынче представлял немецкий химический концерн «Блюменталь унд К*». Этот концерн гнал из Германии в Россию цистерны с химией, которую здесь, в небольшом подмосковном городке Угорске, расфасовывали по бутылкам, банкам и коробкам и развозили куда только можно.

Осевкин и Нескин шли ровно посредине корпуса. И лампы из-под потолка освещали только середину, гасли за их спиной на некотором удалении и на таком же удалении загорались впереди, так что все остальное огромное пространство тонуло в шевелящейся таинственной темноте. Конечно, можно было бы радитакого случая включить свет во всем корпусе и не ставить его на автоматику ради грошовой экономии электроэнергии, но на одной из линий разливалась водка, приготавливаемая из спирта-ректификата здесь же, на комбинате, поэтому Осевкин полагал, что эту часть своей деятельности Нескину знать не обязательно: все-таки все эти стены и конвейера почти наполовину принадлежат братьям Блюменталям, которые могут на вполне законном основании потребовать свою долю.

Они шли, шаркая подошвами по бетонному полу, темные пространства с двух сторон и сзади направляли, сдавливая и подгоняя, их движение в таинственный полумрак, откуда доносились живые хлюпающие звуки, и казалось, что эти двое очутились в желудке какого-то огромного животного, пожирающего бутылки, банки и коробки, и стоит им зазеваться, как и сами они станут пищей, будут расчленены, размолоты и переварены, затем извергнуты из прямой кишки прожорливого животного, упакованы в большую коробку, погружены на электрокару и отправлены на склад готовой продукции, откуда через равные промежутки времени выползает тяжелая фура. Она рыча подъезжает к стальным воротам, водитель протягивает охраннику с бульдожьим лицом бумагу, тот ставит на ней штамп, ворота открываются, и фура через несколько минут вливается в бесконечный поток легковых и грузовых машин, стремящихся к Москве или в противоположную от нее сторону.

– Что ж, неплохо, неплохо, – говорил Нескин, слегка грассируя и кивая головой, точно расставляя знаки препинания в своих фразах. – Рад, что я в тебе, Сеня, не ошибся. Хватка у тебя имеется. Руководство концерна тебя ценит. Теперь я окончательно убедился, что эта работа значительно лучшее применение твоим способностям.

– А как тебе освещение? – спросил Осевкин, останавливаясь и поводя рукой. – У вас небось такого нету?

– Не знаю, не интересовался. Но поинтересуюсь обязательно, – без особого энтузиазма ответил Нескин. И добавил, передернув жирными плечами: – Жутковато как-то.

– Зато освещает лишь то место, где работают наладчики. Но если надо, то и весь корпус. У меня все продумано, – похвастался Осевкин.

– Вижу, вижу. Хвалю, – покровительственно потрепал Нескин плечо своего более рослого партнера, продолжая в то же время размышлять над тем, что уже знал и без полного освещения конвейерного корпуса.

В последнее время у братьев Блюменталь закралось подозрение, что Осевкин стал жульничать, то есть утаивать часть прибыли, которую должен получать концерн. Поэтому Нескина и прислали сюда разобраться и сделать выводы. А при необходимости принять соответствующие меры. Приехав в Москву, Нескин не сразу отправился в гости к Осевкину. Собираясь ревизовать комбинат, он загодя послал сюда одну изворотливую даму, работающую частным юрстконсультом, которую хорошо знавал по прошлым годам, велев ей все выведать, представившись гастарбайтершей, ищущей работу. Так вот, от нее он уже знал и о линии по разливу разбавленного спирта, и о порядках, какие завел на комбинате Осевкин, и как к этому относятся его работники, и даже кое-что об отношениях в его семье. И теперь размышлял, как ему поступить: информировать об этом свое начальство или самому влезть к Осевкину в долю? Для Блюменталей навар с водки будет небольшой, хотя важнее не сам навар, а цивилизованный порядок на предприятии, сорок девять процентов акций которого им принадлежит. Но они сами из бывших совков, и, как доподлинно было известно Нескину, утаивают от компаньонов часть дивиденда, то есть ему, Нескину, не полностью выплачивают его долю с получаемой прибыли. Отсюда вывод: если кто-то обманывает тебя, то не грех обмануть обманывающего. А с другой стороны, Блюментали могут за правдивую информацию проникнуться большим доверием к своему младшему партнеру, поднять его, Нескина, на ступеньку выше, повысить долю в прибылях, ввести в свой круг. Но если второе предположительно, имея в виду скаредность братьев, то первое вполне реально.

Нескин еще не решил, какой из двух вариантов выбрать, но исключительно потому, что не знал, через какую дыру Осевкин черпает неучтенный капитал. А потому перевел разговор на другую тему:

– А как братва? Не пристает? Не требует в общак?

– Кто приставал, тех уж нет, – хохотнул Осевкин, при этом в глазах его почти ничего не изменилось: они смотрели все так же холодно и будто бы даже с недоверием к словам представителя. – Времена нынче, Арончик, другие, – добавил он. – Это раньше все было общее. Теперь у каждого свое. Пора уж и угомониться.

– Это ты верно подметил, Сеня, – подхватил Нескин. – Давно пора. Но криминальный мир живуч. И пробует урвать где только можно. Без связи с ментами… или как теперь у вас тут? – с полицией, пентами, что ли? – без них не обойтись.

– Мне один хрен: милиция или полиция, менты или фараоны. Все они мусора, лягавые. Кстати, я читал где-то, что до революции полицейских называли фараонами, – пояснил, коротко хохотнув, Осевкин. – Так пусть будут фараоны. Но, как ни назови, а мурло оно и есть мурло. Им, сукам, дай палец – руку отхватят. Местных я держу на коротком поводке, чтобы знали свою кормушку и чужих к ней не подпускали. А когда начинают зарываться, включаю связи в Москве, – похвастался он. И заключил почти философски: – Лягавый должен исполнять свою должность и не заглядывать в мой карман.

– Чувствуется моя школа, чувствуется, – удовлетворенно поддержал партнера Нескин. – Растешь-таки, Сеня, растешь! И это хорошо. Это очень даже правильно. В нашем деле стоять на месте – задавят. Давить надо самому, тогда и будешь наверху. Старая истина. Стара, как весь этот мир. Были-таки идиоты, которые пытались изменить естественные законы этого мира. Были. И что из этого уже вышло? Вышел чистый пшик. И какая отсюда мораль? А такая, что надо следить, очень пристально следить, чтобы новые идиоты сидели тихо и не рыпались.

– У меня не порыпаются, – произнес Осевкин с кривой ухмылкой и выставил вперед чугунный кулак с набитыми на костяшках пальцев мозолями.

– Ну, крепкий кулак – дело, конечно, хорошее, – осторожно возразил Нескин. – Однако, Сеня, и мозгами шевелить в этом направлении тоже не мешает. Шибко-то прижимать своих работников не стоит. Паровой котел до тех пор работает исправно, пока в нем поддерживается нормальное давление конкуренции между человеческими особями. Тогда никаких эксцессов не будет и спать можно спокойно. Если бы в России при царе придерживались этого святого правила, никаких революций не понадобилось бы.