Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны
Рука Валеры оставалась на ее голом бедре, слегка поглаживала атласную кожу. Тесная рубашка мешала ему проникнуть дальше, он выпростал из-под одеяла вторую руку, взял женщину за плечо и привлек к себе. Она покорно подалась к нему, затем вытянулась рядом, он сжал ее тело и замер, вдыхая запах ее волос, затем нашарил губами ее губы, и… руки их засновали, освобождая тела от всего, что мешало им слиться окончательно. Гроза торопила, подстегивала, и два жадных тела спешили насытиться, не сдерживая стонов, всхлипов и неразборчивых слов, ничего не обещающих и ничего не значащих. Когда гроза утихла, оставив за собой молчаливые тучи, поливающие дождем, а стоны Аделаиды становились слишком громкими – наверху обрывался покоянный бубнеж, чтобы затем возобновиться с отчаянной силой.
Они уснули лишь под утро.
Когда Валера открыл глаза, за окном блестела омытая дождем листва, громко чирикали воробьи и каркали вороны, острые лучи солнца пятнали противоположную стену, шевелились, метались из стороны в сторону, точно играя в догонялки, а рано посветлевшее небо предвещало жаркий субботний день. Валера таращился в потолок, пытаясь вспомнить, как они оказались на широкой кровати в другой комнате. Он видел скользящую в коротких вспышках молний тонкую фигуру Аделаиды вокруг стола и себя, пытающегося то догнать ее, то убегающего от нее под грохот грома и гул дождя. Им было так весело и легко, будто все дела, какие им предстоит переделать в их еще долгой жизни, уже переделаны, так что оставалось только радоваться, что они молоды, полны нерастраченных сил, и это так приятно – поймать не слишком-то спешащую убежать от тебя женщину, схватить ее в охапку и тут же, не важно где – на столе, в кресле, на полу, – продолжить танец любви, такой восхитительный, такой дикий, будто все это происходит черт знает в какие давние времена, когда не было ни этих столов и кресел, ни этих розовых стен и чернеющих в полумраке серванта и прочей ерунды, а была всего-навсего пещера и воющие, рычащие и скулящие за ее пределами хищники.
Валера смотрел в потолок и улыбался, слушая тихое посапывание спящей рядом женщины, сливающееся с пробуждающимся за окном утром, а его воображение носилось где-то за пределами реальности, не желая оттуда возвращаться в отвратительную действительность, которая ждет его за порогом этой квартиры. А действительность действительно была таковой, потому что в его блокноте записан номер мобильного телефона мэра Угорска, по которому он должен позвонить в половине одиннадцатого утра и выяснить, договорился тот с Осевкиным о встрече с московским журналистом, или нет. И если да, то надо будет куда-то ехать или идти, что-то выяснять, врать и притворяться. А ехать никуда не хотелось, потому что ничего нового узнать не удастся, ибо здесь, как и везде, все пронизано ложью, лицемерием и скрытой угрозой.
Слегка повернув голову, он увидел Иду, спящую к нему спиной, совершенно голую, как и он сам, и такую, казалось, все еще нерастраченную, такую… Он никак не мог найти нужного слова для определения сущности этой случайно подвернувшейся ему женщины. Мешало ее прошлое, ее возраст и тот факт, что они встретились в этом городе, где что-то происходило и продолжает происходить, но под такими покровами, что под них почти невозможно заглянуть. А если и удастся, то – не исключено – на свою беду.
Ида, точно почувствовав на себе его взгляд, шевельнулась, прерывисто вздохнула, как вздыхает обиженный ребенок после долгого и безутешного плача, затем тихонько стала поворачивать в его сторону голову, одновременно поворачиваясь и всем телом, и он, не отрывая от нее взгляда, увидел сперва одну ее грудь с темным соском, потом вторую, часть живота – взгляды их встретились – ее настороженный, его изучающий, – но она вряд ли делила их каким-либо образом, для нее важно было лишь одно: не стал ли он думать о ней худо, имея в виду столь стремительное их сближение, такую распахнутость с ее стороны. И, продолжая поворачиваться, стыдливо прикрылась тоненьким одеялом в кружевном пододеяльнике, отброшенном к стене.
Валера, наблюдая все это как будто в замедленной съемке, очнулся и вернулся из невероятных далей, куда забросила его неуемная фантазия. Он улыбнулся своими сочными губами и привлек женщину к себе.
– Ты какой-то ненасытный, – проворковала Ида, опрокидывая Валеру на себя. – У тебя, что же, в Москве никого нету?
– Сейчас нет, – ответил Валера. – Была одна сокурсница, пока учились, а получила диплом и уехала в Тверь. Другой завести не успел.
– Бросила?
– Да нет. Просто между нами не было ничего серьезного. Так, чистая физиология.
– Какие-то вы нынче… – недоговорила Ида и запечатала его рот своими губами.
Через некоторое время, приняв душ и одевшись, они сидели на кухне и пили кофе с черным хлебом и колбасой.
– Вчера у нас на Фукалке выдали зарплату. Не всю, но хоть что-то, а то ведь и хлеба купить не на что, – говорила Ида с набитым ртом. – И то лишь потому, что кто-то в конвейерном корпусе написал что-то против Осевкина, нашего хозяина. Еще будто бы и пригрозил, что если не выдаст, то ему самому будет хуже.
– А кто написал? – спросил Валера.
– А кто ж его знает, кто, – пожала плечами Ида. – Такие вещи делаются так, чтобы никто не узнал. Нашлись смелые люди. А то б так и сидели без гроша в кармане. А еще и на гаражах написали то же самое. Весь город только об этом и говорил. Ну, Осевкин и сдрейфил. Да и остальные тоже. А так чего ж не работать? Работай себе и работай. Человек не может без работы, – уверенно заключила она.
– Да, я слыхал об этих надписях, – признался Валера. – Говорят, что у вас объявилась какая-то «Лига спасения России»…
– Господи, какая там лига! Скажете тоже! – всплеснула руками Аделаида. – Так, мальчишки выдумали.
– Почему вы решили, что они выдумали эту лигу исключительно в виде надписи на гаражах? – не отступал Валера. – Может, они ее выдумали значительно раньше. Тем более что на гаражах – это понятно, но на Комбинате… Мальчишки вряд ли могли туда проникнуть.
– Да вы что, Егор?.. Ой! Совсем забыла, что вас Егором зовут! – воскликнула Аделаида с игривой улыбкой.
– И что мы с тобой на ты, – добавил Валера.
– А, ну да, конечно! Извини.
– Так что насчет этой лиги? – напомнил Валера.
– Да ничего, – продолжила Аделаида поскучневшим голосом. – У нас тут ни то что лигу выдумать, а в домино мужики соберутся играть, и то боятся, как бы им не пришили какую-нибудь антиправительственную организацию. Смешно даже сказать. Это не у вас в Москве. Тут – глухая провинция. Тут – мафия. Тут попробуй открыть рот, без зубов останешься. А то и без головы. – И спросила, с надеждой глядя в светлые глаза Валеры своими черными глазами: – Ты когда едешь-то?
– Самое позднее – во вторник. Вот сегодня-завтра встречусь с этим вашим Осевкиным, поспрашиваю и поеду. – И добавил для большей убедительности: – К концу недели надо отписаться.
– С самим Осевкиным встречаться? – испугалась женщина, не обратив внимание на остальные подробности.
– А что? – усмехнулся Валера. – Такой страшный?
– А то нет? О нем тут много чего раньше рассказывали, а только те, кто что-то рассказывал, куда-то подевались, а куда, никому не известно.
– А что ж милиция? То есть полиция…
– А что она может? Нынешний начальник как раз при Осевкине выбился в люди, морду наел – во! А раньше таким дохликом ходил, соплей перешибешь. Тут все под Осевкиным ходят. И за что он ни возьмется, все обязательно изгадит, на всем начинает проступать печать мерзости. Каинова печать, как говорит Лизка. Даже на том, что должно быть свято для любого человека, – заключила женщина. И дальше подозрительно-сварливым голосом: – Только ты о том, что я тебе говорила, помалкивай. Мне тут еще жить и работать, а ты уехал – с тебя взятки гладки.
– Что я не понимаю, что ли? – сделал Валера обиженное лицо.
– Да нет, это я так, на всякий случай, – извиняющимся тоном пошла она на попятную. И уж совсем просяще: – Ты не подумай чего такого, Валерик, – и дотронулась до его руки кончиками пальцев.
Он взял ее руку и прижал к губам. Она судорожно вздохнула, провела другой рукой по его жестким волосам.
Мир был восстановлен, но все-таки что-то между ними черное пробежало – и Валера это ощутил всем своим телом. Он попытался было вернуть отношение беспечности и беспричинной радости, владевшие ими так естественно и безраздельно, но как ни старался, что-то да осталось. И он понял: его попытка вторгнуться в самую гущу здешних событий и вызвала у Иды подозрение, что у него совсем другие интересы, приведшие его в их город, для него чужой и непонятный, не совпадающие с интересами ее и многих других людей, связанных между собой невидимыми нитями страха и надежды. Да, действительно, он уедет, а они останутся, и даже его статья, какой бы правдивой она ни была, ничего здесь не изменит, а если что-то изменит, то – не исключено – далеко не в лучшую сторону.
