Алексей Ефимов - C-dur
На часах была полночь.
Никто не планировал останавливаться.
Костяк составляли пятеро-шестеро (в их числе Родя, Саша и Вика), а остальные мигрировали: приходили – кто с пустыми руками, кто нет – и уходили. Всем было пофиг. Всяк сюда входящий – будь нам братом или сестрой, пей с нами и пой с нами песни. Пусть надежда будет с тобой. Мы дети лета. Дети цветов. Мы хиппи сраной общаги. Двери для всех открыты. Окна открыты для ангелов. В комнате дым коромыслом, жарко и душно, не продохнуть, но здесь чертов рай – не гребаный ад. Мы невинны как дети, мы встретим рассвет на балконе, как на горе Синая, и будем петь песни нашему солнцу.
Рядом с Сашей сидела Вика. Она курила (баловалась под хмельком) и о чем-то думала, остановив взгляд в пространстве над головой Роди. С другой стороны от Вики сидела Юля, нынешняя подруга Роди – бойкая девица с обесцвеченными волосами, тату на плече, тремя серебряными гвоздиками в левом ухе и крепким мужицким характером. Если Родя – Курт, то Юля – его Кортни Лав. Зубами откручивая пробку у пол-литровой бутылки водки, она в свободной руке держала граненый стакан с выщерблинами. Она пила много, безудержно и почти всякий раз напивалась. Она не здешняя, не из общаги. Они встретились в клубе, где-то полгода назад, и сразу поняли, что созданы друг для друга. Оба слегка сумасшедшие, оба фанаты Ницше и гранжа, оба не дураки выпить и покурить травку.
Допев песню, Родя поставил гитару и взял пачку «Явы». Кто-то забыл ее тут. Она стала общей. Здесь не было частной собственности, здесь был коммунизм. Маркс был бы доволен.
Щелкнув пальцем по днищу пачки, Родя вытащил сигарету. Философски заметив: «Не повезло тебе, милая» – он огляделся в поисках зажигалки.
Не было зажигалки.
– Вика, видела зажигалку?
– Только что тут была, рядом с пачкой.
– Блин, увели. Была зажигалка – не было сигарет, есть зажигалка – нет сигарет. Философия жизни.
Он достиг средней, по его меркам, степени опьянения. Взгляд голубых глаз уже не был чист и прозрачен, но еще не помутнел до той степени, когда не видишь в нем мысли, а сам он стал отдаляться, если можно так выразиться, от остальных – все больше погружаясь в себя, в свой внутренний чудный мир. Здесь, в комнате, он был только частично. Его особенный фирменный взгляд: на тебя – сквозь тебя – завораживал. Говорил он врастяжку – чем дальше, тем медленней, и в таком состоянии порой выдавал классные вещи, достойные быть сохраненными для потомков. То мысль философскую двинет, то рифф, а то и песню на ходу сочинит.
– Родя, есть спички.
Привстав со стула, Брагин вынул из джинсов мятый спичечный коробок.
– Славик, ты меня спас.
Описав дугу, коробок стукнулся о ладони Клевцова; сделав финт, резко отпрыгнул в сторону – но был схвачен и присмирел.
Родя зажег спичку.
Не прикуривая, он поднял ее на уровень глаз и стал смотреть на пирамидальное пламя – фиолетово-голубое снизу и ярко-желтое сверху. Пламя росло, жадно вытягиваясь вверх и вширь, и подбиралось к пальцам. Когда до них остался какой-нибудь миллиметр, Родя дунул – и пламя погасло.
Скрюченный черный трупик – все, что осталось от спички.
– Наша жизнь. – Родя рассматривал трупик. – Чирк, двадцать секунд – и все.
Не глядя бросив спичку на стол, он вынул следующую, зажег – и вновь стал смотреть на пламя.
Спичка догорела до середины. Пламя сникло и тихо погасло.
Третья спичка, в отличие от предыдущей, вспыхнула радостно и энергично. Задумчивые голубые глаза смотрели на пламя, резво бежавшее к пальцам.
То ли Родя замешкался, то ли дождался специально – плазма лизнула кожу.
Кольнуло пронзительной болью, воздух со свистом прошел сквозь сжатые зубы, но пальцы – в этом весь Родя Клевцов – не разжались.
Ему в глаза смотрел черный трупик, низко согнув пористую головку.
Все с интересом следили за священнодействием Роди, за его экзистенциальными экспериментами. Что он сделает дальше? Что скажет? С ним всегда интересно. Он особенный, оригинальный, харизматичный, он прокладывает тропинки для тех, кто идет следом, для паствы с пивом и сигаретами, для тех, кто хочет знать больше о чертовой, мать ее, жизни.
После третьей спички Родя вернулся в реальность – ровно настолько, насколько он мог.
Прикурив от спички номер четыре, он обратился к Юле, вскидывая на колено гитару:
– Юля, ты любишь любовь?
Брагин, впечатленный этим вопросом, уважительно покачал головой. «Вот это Родя сказал!»
– Я тебя люблю, Родик. – Юля смотрела хмельным обволакивающим взглядом.
Он усмехнулся.
– Я не спрашиваю, любишь ли ты меня. Я спрашиваю, любишь ли ты любовь? Что такое любовь, знаешь? Вот она, слушай.
Он провел пальцем по струнам.
Раздался аккорд. Душа, разбежавшись по восходящей, вскрикнула, взмыла – и улетела навечно в чистую высь, оставив тело здесь, в душной прокуренной комнате, рядом с телом Роди и старой гитарой.
До-мажор.
Мощный, красивый, оптимистичный аккорд.
Сыграв его, Родя сказал, обращаясь то ли ко всем, то ли к себе:
– Классный аккорд. Лучший из тысяч. Так надо жить и любить. По-настоящему. А кто-то живет так – слушайте.
Новый аккорд. Отсутствие сил и желаний, предчувствие близких несчастий, ноющая тоска – будто кто-то поставил камень на звуки и они задохнулись. Не сфальшивила ли гитара?
– Я убрал один палец, – сказал Родя. – Вышел минор.
– Родя, выпьешь со мной? – Юле не хватало мужского внимания. – Грузишь тут всех.
Родя, кажется, удивился: не ожидал такого от Кортни. Развернувшись к ней вполоборота, он сказал с пьяной усмешкой и как-то в натяг, с капелькой злости и неприязни:
– Не грузись! Где твои цепи? В них будет легче, ты к ним привыкла.
Юля обиделась:
– Там же, где и твои. На руках и ногах. Думаешь, снял их?
– Как сказал один известный герой – я хотя бы попробовал. Кстати, я только разогреваюсь.
– Родя, мы все в психушке! – выкрикнул кто-то. – Ты наш МакМерфи! Ты чертов гений!
Это был Вова, тщедушный длинноволосый парень с глазами немного навыкате. Выпив изрядно пива, он задремал сидя, опершись спиной о стену и свесив на грудь патлатую голову, и о нем все забыли. Теперь он вернулся в строй.
– О! Вовчик! Доброе утро! – приветствовал его Брагин. – Пива будешь?
– Я буду «Яву». И пиво.
Привстав, он взял спички и сигареты и сел обратно на койку, рядом с Натой Величко. Койка скрипнула и прогнулась.
– Ты проспал самое интересное, – обрадовала его Ната. – Родя МакМерфи жег спички.
Вова замер, глядя в пространство. Жилистая худая рука с сеточкой синих вен не донесла сигарету до рта.
– Он показывал, как живут. – Ната интриговала его.
– Как это? Родя? Я что-то не понял.
– Вовчик, расслабься, – бросил Родя небрежно. – Я еще самое главное не показал
– О! Значит, я вовремя!
Он даже забыл, что собрался курить.
– Ты закури, – посоветовал ему Родя. – А то мало ли что… Может, и не покуришь.
Он смотрел на Вову без тени улыбки, очень серьезно, и под этим серьезным взглядом, словно загипнотизированный, тот донес-таки сигарету до рта, чиркнул спичкой и пару раз затянулся.
– Родя, я весь в нетерпении. Убивать, надеюсь, не будешь?
– Нет. Только сжигать. Дай, пожалуйста, спички.
Спичечный коробок вновь описал дугу, и Родя ловко поймал его, не дав ему ни единого шанса.
– Жить нужно ярко. И не важно, что коротко. – Чиркнув спичкой о коробок, он сунул ее внутрь.
В коробке пшикнуло, верхние спички вспыхнули, принялись, но, выбросив едкий дым, быстро погасли.
Лица зрителей вытянулись.
– Лажа, – выговорил Родя, не веря своим глазам: неужто все кончилось и продолжения не будет?
Брагин подошел ближе.
– Кислорода им не хватило, – сказал он с видом эксперта, заглядывая в спичечный коробок. – Особенно нижним.
– Надо было водкой полить, – дал кто-то запоздалый совет.
– Фигу вам дам водку. – Юля была пьяна и не сдержана на язык. – Я ее пью!
– Хватит пить, – бросил ей Родя. – Все заблюешь.
– Не учи меня жить! Их учи! Вон, смотрят, ловят каждое слово!
– Юля, не кипятись, – произнес Саша. – Покажи лучше Змея Горыныча.
– Как это? – не поняла та.
– Выдохнешь, а мы поднесем спичку. – Он улыбнулся.
Он думал, что она разозлится, а она рассмеялась.
– Хочешь, кое-что покажу, но только тебе одному?
– Э, э, э, – заметив, куда двинулся разговор, Родя вяло вмешался. – Юля, притормози.
– Да? От кого это слышу? Ты папа мне родный? – Она прибавила тоненьким детским голосом: – Папа, пап, можно я выпью водки и займусь с тобой сексом?
– Эдипов комплекс?
– Комплекс Электры, – поправила Родю Вика.
– Увлекающимся рекомендую «The End» Doors. «Father, I want to kill you. Mama, I want to fuck you». А со спичками лажа вышла. Славик, ты их часом не обмочил?
