Алексей Ефимов - C-dur
– Выдохнешь, а мы поднесем спичку. – Он улыбнулся.
Он думал, что она разозлится, а она рассмеялась.
– Хочешь, кое-что покажу, но только тебе одному?
– Э, э, э, – заметив, куда двинулся разговор, Родя вяло вмешался. – Юля, притормози.
– Да? От кого это слышу? Ты папа мне родный? – Она прибавила тоненьким детским голосом: – Папа, пап, можно я выпью водки и займусь с тобой сексом?
– Эдипов комплекс?
– Комплекс Электры, – поправила Родю Вика.
– Увлекающимся рекомендую «The End» Doors. «Father, I want to kill you. Mama, I want to fuck you». А со спичками лажа вышла. Славик, ты их часом не обмочил?
– Было дело. Падали в унитаз.
Все посмеялись.
Осененный внезапной мыслью, Родя ушел в астрал.
– Люди и так живут… – сказал он оттуда. – Когда толку нет. Шум, вонь – сдохли.
– Круто… – Вова сидел на кровати, во все глаза глядя на Родю. – Родя, ты мозг. Двигай вперед, не останавливайся. Мы за тебя.
– Родя, Сань, Цоя споем? – Справившись, кажется, с пятой бутылкой пива, Брагин поставил ее на пол возле стола и полез в холодильник за следующей. Пятая была лишней – что уж говорить о шестой. Слава не умел тормозить; он несся на всех алкогольных парах, пока не сходил с рельсов.
Цоя не спели
В двери ввалились двое нетрезвых молодцев: Костя Кранов и Толик Пархоменко (клички с детства – Кран и Пархом), в обнимку и еле держась на ногах.
Кран отличался задиристым нравом и плохо учился, его друг был сангвиником-хорошистом, в прошлом – серебряным медалистом, – но оба любили пьянки, женщин и подружились. Далеко не красавцы, они знали подходы к слабому полу (перво-наперво – напоить) и относились к оному потребительски.
Они едва не снесли Славу у холодильника. Толик сказал: «Пардон», Брагин посторонился, коротко матернувшись, после чего, поддерживая друг друга, вновь прибывшие добрались до стола, где Толик выбросил вверх правую руку:
– Жертвам алкоголизма и злостного тунеядства – мой физкультурный привет!
– И вам, жертвы аборта!
Это была Юля.
– Славик, будь другом, дай тоже пива, – попросила она Брагина.
– Прекрасная леди! – заговорил тем временем Толик, с усилием шевеля языком и глядя, кажется, не на Юлю, а чуть левее, в пространство. – Не почтете ли вы за честь отдать вашу честь? Премного будем вам благодарны.
– Ребята, остыньте, – жестко сказала Вика. – Больно горячие.
– Мы-то? – Кран вскинул голову с взъерошенными волосами. – Мы – да, мы – такие! Что самое горячее, знаешь? А?
– Нет. И знать не хочу, – поморщилась Вика, сминая в пепельнице окурок. – Видите, это по Фрейду. Тоже хотите? – Она кивнула на пепельницу.
– Леди, самое горячее у нас – сердце. Сердце!
– А думаете вы чем? – вставил Брагин. – Хером?
– Чей это голос слышу? – Дернулся Костя. – Брага, твой что ли? Ну-ка!
Их развернуло на сто восемьдесят градусов. На Брагина смотрели две пары глаз: карие и зеленые, грязные, пьяные, а он как ни в чем ни бывало вытащил пиво из холодильника.
– Блин, пиво! – выкрикнул Костя. – Ты товарищам дашь?
– Товарищи были в Советском Союзе, – Брагин сделал глоток из бутылки. – Родя, Саня, сбацайте Цоя. Мочи нет с ними общаться.
– О чем это он? – Кран как бы не понял.
– О вас! Видите – тут культурные люди сидят, пиво пьют, песни поют. Да, Родь?
– Да. Мы культурные, а вы пьяная серая масса.
– Че за базар, а?
Костю кренило. Он держался за друга, а друг – за него: симбиоз, распространенный в природе.
– Вы бы свалили, а! – сморщилась Юля. – Видеть вас тошно!
– Точно! – поставив пиво на холодильник, Брагин освободил руки. На всякий случай, мало ли что.
– Костя, ну их! – сдал назад Толик, почувствовав, что дело может кончиться плохо. – С людьми по-человечьи не могут поговорить! Пивом не угостят! Чурки патлатые!
– Стены такими же облепили! Тьфу, блин! – Костя плюнул по-настоящему.
– Пол будешь мыть, гопник ты хренов! – рявкнул на Костю Брагин. – Сказано – сваливайте! Русский это язык? Или вам на немецком? Gehen zu Arsch!
Ни Толя, ни Костя немецкий не знали, поэтому в полной мере шутку не оценили. Злобно буркнув что-то под нос, они двинулись по направлению к выходу. Толик споткнулся на ровном месте – блин! – и оба чуть не грохнулись у порога. В конце концов вышли из комнаты.
Саша встал и закрыл дверь:
– Если снова будут ломиться, выйду – дам в морду. С этими только так.
– Я помогу. – Брагин снова взялся за пиво.
– Я тоже. – Юля от него не отстала и сделала пару глотков.
Родя взглянул на нее искоса, но промолчал.
– Я думаю – может, выйти с ними поговорить? – хмуро сказал он через минуту. – Суки, все обосрали. Не хочу больше играть, песню мою убили.
– Ладно ты, Родя, не парься. – Вкачивая в себя пиво, Брагин отрыгивал и икал. – Были уродами и останутся. Мы люди. Тоже пьем, но… – он подбирал слова, с трудом выуживая их из алкогольного марева, – ради общения и расширения сознания, а не просто чтобы нажраться.
– Слава, ты правильно говоришь. – Сжав пальцы в кулак, Вова вскинул руку в знак солидарности и поддержки. – У нас есть идея, у них – нет.
– Предлагаю тост по этому поводу! – Родя поднял стакан. – За нашу идею! А быдло пусть катится в жопу!
Тост был с энтузиазмом поддержан.
Стрелки перевалили за полночь, и вместе с ними – все присутствующие.
Закончили в два пополуночи. Саша и Вика пошли в комнату к Саше. Балуясь легким петтингом и быстрыми поцелуями, они сгорали от возбуждения. Жуть как хотелось секса. Сделать бы это громко, жарко, потно, не сдерживаясь и не прячась под одеялом – но разве это возможно в комнате, где дрыхнут Чудов и Слава Дерягин? Может, не дрыхнут, а смотрят и слушают? И онанируют?
Сашу вдруг осенило:
– Спустимся на пятый этаж? Там есть комната, где никто не живет. Дверь не заперта.
– Там холодно и темно? Страшно? – Вика сыграла сценку.
– Я тебя защищу.
– Ладно, договорились.
Спустившись в обнимку на пятый, они прошли по гулкому неосвещенному коридору и вошли в темную комнату. Дверь приоткрыта, замок сломан, внутри – ночь и затхлость нежилого пространства. Мебели нет, только встроенный шкаф. На окнах – жалкие шторы. Что-то темнеет в углу – кажется, свернутый коврик.
Они не стали включать свет. Да и лампочки, в общем-то, не было.
Они подошли к окну, где было светлей.
Сняв майку и лифчик, Вика бросила их на подоконник, а он снял с нее трусики. Развернувшись к нему спиной, она наклонилась и оперлась руками о подоконник.
– Ты всех сюда водишь? – спросила она, пока он расстегивал джинсы.
– Да. Здесь сеновал.
– Я так и знала.
Улыбнувшись желтому грустному месяцу, она прогнулась как кошка, мягко раскрылась – и он вошел в нее сзади. Выдохнув с тихим протяжным стоном: «Боже, спасибо за то, что ты создал секс!», она крепче обняла подоконник.
– Вкусное яблочко? – вторил он ей. – Сладкое, мягкое. Разве мы не в раю?
– Мы уже близко! Скоро мы будем там! – Она дышала часто и глубоко.
Через минуту они взлетели на небо и там…
…там встретили Бога.
Бог был молод. И обнажен.
Он улыбался им.
Это был Дионис. Бог пьяных, молодых и свободных.
Глава 11
Был теплый парижский вечер.
Он стоял на смотровой площадке Эйфелевой башни, на втором уровне, и с высоты ста пятнадцати метров смотрел на город.
Сена с игрушечными палочками-мостами, перекинутыми через воду, дворец Шайо в форме гигантской подковы, с его величественной аристократической простотой, а совсем далеко, за плотным массивом домов, нарезанным на кварталы – район La Defense, местный Сити. Скучные небоскребы Башне не конкуренты. Их много, тысячи тысяч, в разных местах Земли, а Башня одна.
С противоположной стороны – то, ради чего едут в Париж: зеленые просторы Марсова поля, игрушечные купола Пантеона и Дома инвалидов, Лувр и Нотр-Дам-де-Пари.
Город занял все пространство до горизонта. Город, в который влюбляются сразу и навсегда. Здесь легко дышится. Здесь легко быть счастливым. «Любовь, искусство, свобода» – вот лозунг Парижа. Это один из вечных городов, в которые возвращаются снова и снова.
Он приехал сюда без Светы. Он ей все объяснил, она поняла.
Ему нужно разобраться с собой, подвести черту под прошлым, под собой прежним, и обновиться в атмосфере этого города (нет, лучше так – Города). Он должен о многом подумать, многое вспомнить, многое заново перечувствовать, многое запланировать. Забронировав гостиницу в центре, он прилетел на три дня – из промозглого мокрого сентября в солнечный, теплый сентябрь. Решение было спонтанным. Как озарение. Как предчувствие будущего. Его потянуло сюда, хотя он не был здесь раньше.
Он не ошибся.
Здешняя аура творит чудеса. Напитываясь ею, он чувствует, как тает тревога, а улыбка все чаще появляется на лице. Он хочет быть частью Парижа, хочет состоять из тех же молекул, жить тем, чем живет он, и хотя город не идеален, он не хочет видеть его изнанку, знать тайное и неприятное. Не сегодня.
