Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива
На яркую пару смотрели.
Пялился и он, этот серенький тип – он думал, что его никто не замечает, он стоял в углу, как в укрытии, но я не спускал с него глаз, я отлично видел, как этот серый мерзавец думает какую-то свою заманчивую мыслишку и эта мыслишка ему приятна. Бикфордов шнур начал тлеть, подумал я, он скоро вспыхнет, а там и до бомбы недалеко – надо только подождать.
У меня возникло чувство, что разрозненные – случайные будто – нити, начали сходиться, связываться, спутываться в многосложный клубок. Манечка разговорилась с Масей – они удивительно быстро нашли общий язык. Марк кокетничал с Ашотом. Суржик таскался на заметном отдалении в обществе себе подобных – отсутствие его интереса к нам меня тоже очень радовало.
Все отлично себя чувствовали – как умели, так и чувствовали.
– Зуб болит? – спросил я у лысого Николаши, стоявшего, как обычно, с кислым видом.
– Нет.
– А у меня вдохновение, – похвастал я.
– Вот даже как? – Николаша улыбнулся краешком губ.
– Ага, – сказал я, вообразив, что и этот вечный мизантроп в полном порядке, – У меня есть для тебя идея песни. Рассказать?
– Валяй!
– «У парадного крыльца лаконично расходились два лица симметрично».
– Я подумаю, – ему понравилось, что я вспомнил про его поэтические наклонности.
А далее был разговор приятный чуть менее.
– Как дела? – сказал я Андрюшке, ругая в уме небесные сферы, которые в последнее время сталкивают меня с ним неприлично часто.
– Хорошо, – с вызовом произнес портняжка, – Мы помирились.
Если он помирился со своим Аркашей, то почему сейчас один болтается? подумал я.
– Рад за вас.
– У нас современные отношения. Он мне все объяснил. Ревность – это собственничество, а не любовь.
Как ему Аркаша грамотно все объяснил, подумал я.
– У нас открытые отношения….
А ведь всего неделя прошла с того дня, как он выл из-за измены в дачных кустах, подумал я.
С людьми типа Андрюшки я могу только думать. Говорить мне с ними не то, чтобы не о чем, но как-то бесполезно, что ни скажешь – все неверно.
– А он ничего, – вдруг сказал он.
– Кто?
– Ты с него глаз не сводишь, – глаза портняжки заблестели, – А чего? Классный мужик. Сразу в глаза не бросается, но кто знает, тот понимает – и костюмчик у него, не Петя строчил, и телефончик не пальцем деланный. Ничего так. Его даже шрам на щеке не портит.
– Какой шрам?
– Лазером сгладили, но все равно заметно.
– А у тебя-то глаз – алмаз, – сказал я, – Все видишь, все знаешь. Слушай, зачем тебе корсеты шить? Шел бы в полицию ловить жуликов и воров! Подтянутых таких, мускулистых жуликов-воров-насильников-маньяков….
Я сыпал наугад слова, а сам уже прокручивал в уме эту сцену: жирный сплетник звонит Кирычу по какой-нибудь чепуховой надобности и поздравляет его с «открытостью» наших отношений. «Он его глазами ел», – будет врать этот свинтус. Так бы его и убил….
– А лицо знакомое, – сказал Андрюшка, – только вспомнить не могу.
– Видишь, как все чудесно, складывается, – сказал я, – У него костюмчик, у тебя открытые отношения. Вы просто созданы друг для друга, – и поспешил удалиться.
А потом было слово на букву «М».
Иногда, чтобы спектакль удался, не нужны репетиции. В правильных декорациях правильные люди делают только то, что нужно. Им не надо играть, им надо вести себя ровно так, как они ведут себя всегда, отзываться на те импульсы, которые волнуют их больше всего – жить-быть, не более и не менее.
– Салют, – под занавес вечеринки сказал Марк, столкнувшись с кем нужно и как раз кстати без всякого сопровождения.
Это произошло случайно – во всяком случае, так показалось мне, наблюдавшему за ними на некотором отдалении.
– Это ты? – спросил Марк.
Тот удивленно прищурился,
– Я. Как… дела?
– Хорошо, а твои как? Ты меня узнаешь?
– Узнаю.
– Вандерфул! – с воодушевлением воскликнул Марк, – И я тебя узнаю. Ты же меня в гости хотел позвать, помнишь? Мы с тобой хотели мейклав! Либе-либе, аморе-аморе….
Тот подобрался, напружинился. Разговор принимал интересный для него оборот.
– Да, вроде.
– А еще хочешь? Ну, аморе?
– Спрашиваешь, – осклабился он.
– Тре манифик! А я, вот, уже не могу. Занят – ну, ты же понимаешь. Дела-дела, шреклих-щит, – Марк помахал рукой Ашоту, тот ответил коротким взмахом и указал на дверь – мол, пора уходить, – Пока! Удачи тебе! – сказал Марк, – И помни, – а далее произнес длинную фразу по-французски.
– Что это за «Комеди франсез»? – догнав его у двери, спросил я.
– Я сказал, что мудрость приходит со старостью, но иногда старость является одна.
– А по-русски нельзя было?
– Было бы не так красиво.
– Эстет.
– Уи, месье, – самодовольно ответил Марк, и я понял, что тучи над его белобрысой головой рассеялись окончательно.
Месть не подают холодной, подумал я, нас неправильно информируют. Месть подают хорошо приготовленной.
Я загадал, что того серого человека, оставшегося стоять столбом меж бетонных стен, и зовут как-нибудь на букву «м». Миша-мудак, например.
Две темы
Темы было две.
Одна тянулась жирной линией – и все время мешала.
Другая мелькала нечастым пунктиром. Она то и должна была меня встревожить. Таков ведь закон жизни: главные новости приходят без пометки «срочно», а второстепенные все время лезут на глаза.
– Хочешь узнать, как с ума сходят? – спросила меня с утра Манечка. Она явилась в мой редакторский угол из своего бухгалтерского с бумажкой в пухлой руке.
– Нет, спасибо, – сказал я, ожидая подробного отчета, как у нее сильно болела голова после дарового вина на том фуршете. Голова болела и у меня, так что в отчете не было особой нужды, – У меня самого мозги набекрень, – я уставился компьютеру в монитор, защелкал мышкой, просматривая ленту с новостями: там «пиратов» в парламент выбрали, тут политхулиганы зазудели «нах-нах»; в телевизоре подрались олигарх с олигархом, а где-то труп нашли со множественными ножевыми; спортсмены разделись во имя спорта, девушки прошлись во имя президента; кому-то грозит тюрьма, кому-то сулят свободу, врут, привирают, опять врут; индексы пляшут, и никто не знает, почему; а кошка угодила в стиральную машину и выжила, а пудель спас хозяйку на пожаре, и тоже не погиб….
Манечка не уходила. Настырная.
– Читай! – она шлепнула перед мной листок.
– Что это?
– Диагноз, – она пододвинула листок-распечатку, – Читай-читай!
– Я тебе кто? Врач?
– Ты мне друг или портянка?
Мы и знакомы-то всего—ничего, подумал я, но благоразумно промолчал. От толстухи Манечки всякого можно ожидать. Может и матом начать крыть, или рыдать коровьими слезами или – не дай бог! – петь начнет. Если кто-то способен сойти с ума, то Манечке такая участь не грозит – эта баба родилась не в своем уме. И как она свои балансы составляет? Как сводит кредиты с дебетами?
– А он мне друг, – с нажимом произнесла Манечка, – Читай! У меня волосы на голове зашевелились. Это диагноз. Это я тебе говорю!
Я взялся за листок.
«…Мы здесь потому, что боженька потрудился. На целую планету, на весь мир настрогал он самых разных людей, и белых, и черных, и желтых, и красных, но все они другие, не такие, как мы с тобой. Они – другие, а мы – созданы друг для друга.
Трудно бывает понять, кто создан друг для друга, а кто нет. Говорят, что нет идеально подходящих людей. Что надо воспитывать себе идеал, и себя воспитывать. Только так, мол, две части одного целого сумеют идеально друг с другом совпадать, словно люди – это не люди, а чурки, которые надо еще обтесать. А я не верю. Мне кажется…, нет, я уверен на сто, на двести процентов, что люди могут просто сложиться вместе без всяких дополнительных усилий. Потому только, что друг для друга предназначены. Просто не всякому такая опция дается, люди тасуются, как карты, путаются, а надо бы считать себя шахматной фигурой, которая знает свое место, цель свою и значимость. А мы будем с тобой счастливы целую вечность, если не умрем в один день.
Мы не знакомы и нам еще есть, чем заняться. Причем, каждый из нас находится в своем любимом месте. Тебе, конечно, хорошо зимой. В лесу. На тебе мохнатая шапка. Куртка серая с синей полосой. А я будто бы в городе. Сижу в кафе. Народу полно, а я уже выпил свой кофе с молоком и гляжу в окно, как мимо люди снуют. На меня официантка пялится, хочет прогнать. А мне все равно, что она там думает. Я знаю, что уходить мне нельзя прямо сейчас. Нужно подождать. Поймать момент. Я жду тебя, а ты в лесу. Мы вот-вот встретимся. Ведь дело не в том, какое место, а в том, что мы должны быть вместе. Мы предназначены друг для друга, а география ни при чем. И вот, ты идешь себе по снегу в своей серо-синей куртке, хрустишь по снежку. Тебе весело, потому что совсем скоро ты встретишься со мной. Ты чувствуешь приближение судьбы и сердце твое трепещет.
