Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива
– А он здесь зачем? – спросил я, – Решил выгулять свой кухонный инвентарь?
Марк поглядел на чудака.
– Это же художник, – Марк невнятно произнес его имя, – У него вся жизнь – произведение искусства.
– А у остальных она, конечно, бессмысленная пачкотня, – сказал я, подумав параллельно, что только умение говорить едкости с улыбкой спасает меня от репутации безнадежного брюзги.
Впрочем, в этих кругах у меня вообще не было никакой репутации. «Гражданин Ноль» было мне имя, что, признаться, очень меня радовало. По крайней мере, я мог беззастенчиво хохотать над вазочками в виде мужских шляпок.
К тому времени мы не только поели, попили, покривлялись, но и умудрились накормить Манечку. Едва показавшись, толстуха начала быстро и жадно впихивать в себя веселые тартинки, которые заботливо припас для нее Марк.
– Скоро Ашотик придет, – давясь и кашляя, пояснила она.
– Боишься, что отберет? – насмешливо спросил я.
– Для него я – фея, ты понимаешь?
– А феи не едят и не какают, – сообразил я.
– Какают, но только в абстрактном смысле, – она со свистом начала высасывать из клешни неизвестного мне ракообразного нежное белое мясо. Наверное, это и был тот самый бобслей.
– В каком смысле? – история эта начала меня забавлять.
Она разодрала, выгрызла и облизала все, что было вкусного на ее тарелке, и, отдышавшись, пояснила.
– Мы в кино были. На романтической комедии, само собой, а там героиня весь фильм ест. Она ничего так, не уродина, хоть и зубов много. А Ашотик мне возьми, да скажи, что ему не нравится, как она кушает.
– А ты при чем? Ты что, актриса в зубах?
– Он сказал «кушает». А я не кушаю. Я даже не ем. Я жру, – она покосилась на свои бока.
– Пусть привыкает. Ему ж за тебя еще замуж выходить.
– Ты, пупсик мой, правильно заметил, – пропела она, – В нашем дуэте первую скрипку играю я, однако в некотором очень важном смысле….
Мы замолчали с ней разом, как-то разом заметив, что Марк, стоявший рядом с нами, переменился – заелозил ртом, лицо пошло лихорадочными пятнами.
– Что с тобой? Живот болит? – спросила Манечка.
– Аллергия на морепродукты? – спросил я.
– Это он, – сказал Марк замогильным голосом. И, ни слова более не говоря, пошел к выходу.
Я пошел за ним следом.
– Эй, а я еще вина хотела! – крикнула нам вслед толстуха.
– Сама возьми, – не оглядываясь, крикнул я.
Марк интересовал меня больше манечкиной утробы – я схватил его за рукав.
– Это он. Ну, помнишь, в клубе, который…, – у Марка задрожали щеки.
Я посмотрел в ту сторону, в которую он указал глазами, и… не увидел ровным счетом ничего примечательного.
Вообще ничего.
Если я в этих местах тянул на звание «гражданина Ноль», то человек, доведший Марка до нервного срыва, исчерпывался буквой «М» – он был мужчиной, существом мужского пола, все, точка.
Я думал он будет красив – мимо.
Я думал он будет интересен – и тут мимо.
Человек, подпиравший одну из серых, ему в тон, бетонных стен, был абсолютно неинтересен. Не человек, а голограмма – все на месте, все как у всех, и совершенно не за что зацепиться. Ну, разве что фигура могла быть не безнадежна – под серо-голубым костюмом угадывались уместно выпирающие контуры.
Марк познакомился с ним в темноте ночного клуба – и это многое объясняло.
– И из-за этой тени в штанах ты бился в истерике? – не смог удержаться я от восклицания, – Уж на что твой француз смешной был, но он хотя бы имел красивый зад и глаза с поволокой. А этот?
– Он мне в душу плюнул. Знаешь, как больно?!
– В нашем возрасте мы уже так заплевали друг другу души, что пора бы и привыкнуть, – сказал я, но Марк слушать меня был нерасположен.
Скорбный лик образовался у него, каменный скорбный лик – все обезьяньи гримасы, которыми он любит потчевать окружающий мир, разом отлетели.
– Не вздумай реветь, – сказал я.
– Я и не собираюсь, – сказал Марк и шмыгнул носом.
– Знаешь почему современные мужчины не плачут?
– Почему?
– Боятся, что тушь потечет.
Своей любимой шутке он не улыбнулся, из чего следовал только один вывод.
А дома ни валерьянки, ни водки, с тоской подумал я.
– Смотри-смотри, – мимо нас прошли две девушки земных пород. Та, которая шептала, напоминала подушку. Та, которая слушала, выглядела, как жердь.
– Бля-ать! – восхищаясь, сказала тощая толстой, – Я его в журнале видела.
Во сне ты его видела, в эротическом, подумал я, распознав причину их волнения.
Они залюбовались Ашотом. Явившись в компании Николаши, он как раз вертел головой, выглядывая свою дородную фею. Как же красив ты, стервец, подумал я, глядя на этого молодого мужчину в бордово-клетчатом твиде, как же повезло с тобой Манечке. Мысль, что примирение толстухи и красавца случилось не без моей помощи, мне нравилась. Чувство, что ты можешь менять людские судьбы, вдохновляло что ли….
Влиять на судьбу можно. А если и нельзя, то всегда можно попытаться.
– Не реви, – сказал я Марку, – Я знаю, что делать.
Я вот что подумал.
Я подумал, что где-то наливалось довольством лицо Манечки. Я подумал, что она, может быть, уже увидела своего принца, и ей, конечно, по душе, что на Ашота все смотрят, что он привлекает внимание, а он, между тем, ищет ее одну и никем другим на этом свете не интересуется, вынуждая других – толстых, тонких, разных – гадать, что же объединяет этих двоих, таких непохожих….
– Жди меня здесь, – сказал я несчастному сожителю и, расталкивая людей, поспешил к Ашоту. Мне надо было успеть его перехватить.
– Привет! – бросил я Николаше, змеевидному, как всегда, – Рад тебя видеть, – и немедленно повернулся к Ашоту, – Можно с тобой поговорить? – я поддтолкнул его в уголок потише.
– Да. А в чем дело? – говорил он немного растерянно, отступая, трепыхаясь веселенькой пиджачной клеткой.
Мы встали у окна.
– Нужна твоя помощь, – сказал я.
– Сколько? – он полез во внутренний карман пиджака.
С этими богатеями невозможно разговаривать по-человечески. Все они в купюрах меряют.
– Нет, деньги не нужны. Пожалуйста, будь повежливей с Марком.
– Я всегда вежлив, – дернулся Ашот. Какая цаца.
– А с ним, пожалуйста, будь сегодня особенно вежлив.
– Почему?
– Надо, чтобы по тебе решили, кто он.
– А что по мне можно решить?
– Только не надо рассказывать мне, что ты не знаешь о своей умопомрачительной красоте. Лады? – я взял его за руку.
– Как же вы меня достали с моей красотой! – он вырвал руку, – Чего вы к ней привязались? Я же не виноват, что у меня такие гены?
А еще у тебя папа – плешивый черт, и мать, похожая на козу, подумал я, мысленно не соглашаясь.
– Ашот, у тебя передо мной долг. Помнишь?
– Помню, – он притих.
– А долги надо возвращать. Я много не попрошу. Просто сделай вид, что ты – лучший друг Марка. Пожалуйста. Всего лишь друг. Тебе что, жалко?
Он кивнул, а когда мы подошли к Марку, взял его под руку, зашептал ему что-то, а тот, отвечая на мой требовательный взгляд, приосанился и зазвенел своим самым веселым, самым заразительным смехом.
Манечка, появившись, как всегда, некстати, смотрела Ашота странно, немного испуганно. Мимолетного поцелуя красавчика тщеславной толстухе, конечно, не хватило.
– Не волнуйся, – вполголоса сказал ей я, – Так надо.
– Кому надо?
– Например, мне. Я тебе потом объясню.
– Нет, я хочу немедленно, – она ущипнула меня за бок.
– Ты у меня в долгу, помнишь? – сказал я, прежде охнув, – А долг платежом красен. Позволь мальчикам прогуляться вместе. Всего лишь прогуляться.
– Знаю я вас, гуляк. Вам волю дай, вы к господу-богу в штаны залезете.
– Ах! – послышался вздох.
Это была Мася, где-то потерявшая своего Суржика.
– Это моя коллега. Она зовет себя «Манечка», – сказал я Масе, – А она, – я обратился к Манечке, – называется «Мася».
– М-да, – оглядывая волшебной внешности деву, произнесла Манечка.
– А Манечка – певица, а еще финансист, – сказал я, – Вообразите комбинацию.
– А ты что сейчас делаешь? – спросила Манечка. К ее привычке тыкать всем без исключения, пора бы привыкнуть, но мне всякий раз казалось, что меня тыкают иголкой.
– У меня муж.
– Ах, муж, – сказала Манечка.
– У него фамилия «Суржик», представляешь, – добавил я.
– Ах, Суржик, – сказала Манечка.
Дела, между тем, обстояли даже лучше, чем я мог себе вообразить.
Они выглядели идеальной парой.
Если у Марка жизнь била через край, напоминая временами о цирке, а Ашот вполне годился бы для украшения пышного псевдоклассического склепа, то, оказавшись вместе, они уравновешивали как избыток индивидуальности, так и ее недостаток. В каком-нибудь параллельном мире они могли бы составить отличный дуэт.
На яркую пару смотрели.
