Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Наступило то, что и должно было наступить – молчание, а молчу я еще хуже, чем отвечаю на вопросы.

И я не видел из него выхода. А Галкина нашла выход, и довольно простой:

– Ты есть хочешь?

«Нет», – хотел ответить я, но вместо этого зачем-то сказал:

– Хочу, – и, кажется, облизнул пересохшие губы.

– Садись к столу – устроим скатерть самобранку на скорую руку.

Или маленькое поле чудес.

– Да, – покорно проговорил я, – Во-всяком случае, буду знать, как оно выглядит.

А то, раньше я знал только то, как выглядит страна дураков…

Перед тем, как сесть за стол, мне пришлось отправиться в ванную для того, чтобы помыть руки.

Я давно заметил, что мерой состоятельности жилища является количество полотенец над раковиной. У Галкиной их было четыре: розовое, голубое, салатовое и канареечное.

Кстати, это все довольно сложно составляемые на палитре цвета.

Никаких мужских приборов вроде бритвы, помазка или геля для бритья на стеклянной полке над ванной не было – это я отметил чисто автоматически, но оказавшаяся у меня за спиной Галкина, сказала:

– И бритва, и пена есть в шкафчике.

Я брею под мышками.

Меня удивило то, как быстро Галкина «вычислила» мои мысли, и я попробовал оправдаться:

– Просто когда мы поднимались к тебе, твоя соседка довольно ехидно на нас посмотрела.

– Сейчас я живу так, что, не только перед соседями опозорить – до слез довести, и-то – некому…

– …Как ты думаешь, Петр, нам с тобой поговорить или помолчать лучше?

– Нам и говорить поздно, и молчать рано. Ты одно скажи: почему ты на меня все время наезжаешь? – не могу сказать, что люблю и часто использую современный сленг, но выражение «наезжаешь», показалось мне самым подходящим, в данный момент.

– Да разве это наезды? Ты наездов настоящих не видел.

– Ну, ладно. Не наезжаешь, а постоянно споришь. И ругаешь меня в газетах зачем? Ведь то, что написано пером, асфальтоукладчиком не заровняешь.

На какое-то время Галкина задумалась. При этом, ее глаза не переставали смотреть в мои, а в выражении лица появилось толи сомнение, толи какая-то ирония. Так учитель смотрит на неправильного ученика, зарывающегося в ответе, но упорствующего в этом.

А ее зрачки постоянно меняли цвет радужной оболочки.

Эта заминка дала мне возможность обратить внимание на то, что одета Галкина, даже на мой, не знакомый с ценами в бутиках взгляд, достаточно дорого. И с большой любовью к себе.

И еще я, естественно, заметил очень тонкий, чтобы не выдавать ничего лишнего, но достаточно глубокий, чтобы продемонстрировать отсутствие лифчика, разрез на груди ее платья. Вырез на платье женщины – это уже не материя, а энергия…

Правда, красивой женщине со вкусом идет все. Впрочем, ничего – идет ей еще больше…

Незаметно, без всякой суеты, на столе появилась икра, красная рыба с ломтиками лимона, буженина и ветчина – все те, не слишком великодорогие, но все же, для таких людей, как я, закуски свойственные скорее праздникам, чем ежедневным полдникам.

За приоткрытой дверцей бара виднелось винное многообразие.

– Ты часто пьешь?

– Нет.

– Для чего же ты держишь столько вина? – задал я довольно глупый вопрос, словно вино существует только для того, чтобы его непрерывно пили.

Кстати, я давно заметил, что вино постоянно есть только в доме трезвенников.

– На всякий случай, – ответила Галкина, И мне не пришло в голову, что такое безобразие, как «всякий случай» в жизни бывает всегда.

Подозревать Плавского в потенциальном лицемерии, то есть в том, что он предупредил Галкину о нашем приходе, не имело смысла, хотя определенные сомнения стали пробираться в меня.

– Я никого не ждала, – вздохнув, проговорила Галкина, – Поэтому все очень скромно.

Эту горечь ближнего, вернее ближней, я снес с христианским смирением, с которым мы обычно сносим все горести ближних.

И далеких, кстати, тоже…

Если она и вправду никого не ждала и не готовилась к нашей встрече, мне оставалось пообывательствовать:

– Хорошо живешь. Поделись опытом.

– Ладно.

Я расскажу тебе одну притчу:

– …Однажды юноша пришел к мудрецу и попросился в его дом: «Я буду помогать вам. А, заодно, обучаться мудрости…»

Через год мудрец призвал его к себе и сказал: «Я научил тебя всему, что знаю сам. И пришло нам время расстаться.

Ты много и хорошо работал у меня, и теперь решай, что ты предпочтешь за свой труд: мудрый совет или деньги?»

– Конечно, мудрый совет, – ответил юноша.

– Так вот, слушай: «За честно выполненную работу всегда бери деньгами, а не добрыми советами…»

– Только помни, – улыбнулась Галя, – Эта истина – всего лишь, притча.

И к правде они имеет только косвенное отношение.

– Истина, по-твоему, не совпадает с правдой?

– Да.

Истина может быть абстрактной, правда – всегда реальна.

Я промолчал, не задумавшись над тем, что еще сегодня мне придется в этом убедиться…

– …Ты получила все, о чем мечтала: квартиру, машину… – попробовал позанудствовать я, но Галя прервала меня:

– Когда получаешь все, о чем мечтаешь, то понимаешь, что мечтаешь совсем не об этом…

– Мои дела действительно идут хорошо. А как твои дела? – не то, чтобы Галкина перехватывала инициативу. Наверное, просто пришел ее черед задавать вопросы.

– Нормально, – захотелось ответить ей, но перед Галкиной было одинаково глупо и жаловаться на жизнь, и хвастаться ей; и я зачем-то сказал:

– Как все в этом мире, – тем самым, демонстрируя симптомы самой распространенной и безопасной болезни – стремление ставить диагноз эпохе.

– Ну, что же, говорят, что мир замечателен. Кстати, я и сама, как критик, часто повторяю это.

Ссориться может любой дурак.

Жаль, что большинство умных только этим и занимаются.

И первый повод для свары появился точно по расписанию, как только мы заговорили на «свободную тему», и я не удержался:

– Говорящие, что мир прекрасен, либо лицемеры, либо идиоты. И еще неизвестно, что хуже, хотя и то, и другое плохо.

Мир мерзок. То дождь на весь день, то Лукашенко приедет, то в автобусе нахамят, то энерготарифы унифицируют, то на кухне гора грязной посуды, то Говорухин в телевизоре…

Всю эту чушь я мог бы нести еще довольно долго, но Галкина меня прервала совсем неожиданно:

– Знаешь, кто сопричастен? – на такую постановку вопроса я промолчал, а она сказала то, что, наверное, я мог бы сказать себе сам.

Только наедине.

– Тот, кто среди всего хлама, может тратить часть себя на поиск гармонии…

– Ты женат? – вопрос был задан очень просто, и я почему-то не подумал, что просто такие вопросы не задают.

– Разведен. Трижды.

– Никогда не задумывался над тем, почему так произошло?

– Задумывался.

– Ну и что?

– Просто, каждый раз, когда я убеждался, что сделал ошибку, я уже оказывался женатым.

А когда я становился достаточно разумным, чтобы жить настоящим, оно становилось уже в прошлом…

– Кстати, сколько тебе лет?

– Я в расцвете. На пенсию идти еще рано, а браться за ум уже поздно.

О том, что я уже подхожу к тому возрасту, когда вполне можно устраиваться в детскую школу по фигурному катанию – во всяком случае, песок из меня начинает сыпаться, и дети падать на льду не будут, я рассказывать не стал.

Как не стал рассказывать о том, что не вполне понимаю – что ждет меня впереди?

После зрелости.

Сбор урожая или затаривание и отправка к месту хранения…

– Говорят, что ты еще ухаживаешь за молоденькими девочками?

– Все реже и реже.

– Почему?

– Только я начинаю ухаживать, как они уступают мне место в общественном транспорте…

…Я посмотрел на бутерброды с икрой:

– Знаешь, что меня удивляет? Ты ешь икру, а говоришь об учителях. Как ты тогда сказала, – продолжал злиться я, – «Ужасно, что учителя бедные!»

– Зато, как прекрасно ты меня оборвал: «Ужасно не то, что учителя бедные, а то, что к этому привело.»

– Ну а нищие в переходах, чем тебя достали? – не унимался я: «Реформы привели к тому, что во всех переходах стоят нищие!» Ты, что, специалист по реформам для нищих?

– Теперь – да. Ты ведь всем нам так красиво все объяснил: «Реформы могут привести к нищете, а к нищенству приводит отсутствие самоуважения.»

Тебе даже зааплодировали.

– Для чего ты сказала, что богатые должны платить за бедных?

– Чтобы ты мог ответить: «Да, должны. Если хотят, чтобы бедные остались бедными навсегда.»

– А про памятник Дзержинскому? Что это просто скульптура?

– Должна же я была дать тебе возможность показать то, какой ты истинный демократ. Ну, и ты оказался во всем блеске своего гражданского свободомыслия: «Если памятник тирану для нас просто скульптура, значит, мы – рабы!»

– А капитализм в искусстве ты к чему приплела?

– Чтобы ты мог сказать: «Капитализм – это то, чем занимаются люди, когда им не задуряют голову всякими глупостями»

– Зачем была Библия, учащая любить людей?

– Когда ты сказал, что любить людей учит камасутра, а не Библия, любуясь своим остроумием, ты даже не заметил восторженных взглядов женщин.