Песня первой любви - Евгений Анатольевич Попов
Интересный, кстати, народ начальники. Ведь если он начальник, то он должен быть умней меня. Верно? А он иной раз дубина. А как же он тогда стал начальником? А стал. А почему? А не знаю. Впрочем, видимо, знаю, но не могу высказаться связно. И никто не может. Может, социолог? Но социолог выстроит гипотезу, во-первых, и частность, во-вторых. Социолог имеет теорию, и социолог будет не прав. А я если еще хоть чуток продолжу растекаться мыслию по древу, то окончательно стану не прав. И, кроме того, все окончательно запутаю.
Рассказ мой и без того крайне зануден, вял, не определен во времени и пространстве, поэтому говорю честно: все вышесказанное про меня почти не имеет отношения к нижесказанному обо мне, летающей тарелке и коммунизме. А может быть, и имеет. Черт его знает. Или Бог.
3
В воскресенье я гулял по поселку. Делать было нечего. Воскресенье. Я гулял.
Я приехал в поселок Н. Мурманской области по командировке из города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, внедрять на руднике новые экспериментальные мероприятия по материальному стимулированию рабочих кадров Заполярья за выработку вырабатываемой ими продукции. Чтоб трудящиеся трудились еще лучше, чем могут.
Приехал я на сей раз не с начальником Усатовым Ю.М., а с начальницей Альбиной Мироновной. Думаю, после того, что со мной в конечном итоге случилось, ее сейчас уже допрашивают в милиции, а то и в КГБ. Начальница моя довольно мерзкая личность. Я к ней равнодушен. Мерзкая, сорока с лишним лет, хорошащаяся (тоже слово плохое, но верное), толстая, хватающая, рвущая, достающая, посылающая посылки, скупающая дефицитные промтовары, жрущая. «Щая» и «щая» без конца и без края, как весна у поэта Александра Блока. Противная, честное слово, совершенно не склонная к НРАВСТВЕННОМУ ДОБРУ. И, конечно же, это мое субъективное мнение, и, может, я не прав. Хотя и многие другие тоже характеризовали ее как личность невыносимую.
Внедрение новых экспериментальных мероприятий у нас шло хорошо. «У нас»!!! Баба, приехав, села мне с ходу на шею, поехала на мне к нашей общей цели — выполнению намеченных нашим НИИ идиотических работ по лучшему улучшению лучшего. Баба занялась выколачиванием из местного магазина рижского спального гарнитура, румынского столового сервиза, чешской люстры с хрустальными висюльками, получением контейнера для перевозки в город К., стоящий на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, всего того ДЕФИЦИТА, которым она сумеет здесь отовариться. «Снабжение здесь прекрасное, как при коммунизме», — радовалась эта мещанская гадина, которую никогда не возьмут в коммунизм.
У меня же посторонних занятий не имелось, забот, привязанностей — тоже, поэтому я весь отдался работе. О, стихия работы! Поневоле вспомнишь Ивана Денисовича из одноименной книги Солженицына, которого недавно запретили и выслали из СССР на самолете.
И работа шла бы хорошо, если бы она, сидя у меня на шее, не ерзала, а занималась только своим, «человеческим, слишком человеческим». Доставала бы себе свой дефицит. Так нет! В свободное от дефицита время она мешала мне, разрушая с трудом мною налаженное, к тому же требовала разъяснений по совершенно ясным производственным вопросам. Стерва! Как я изнывал в те минуты, когда она, закатив карие глазки и сделав тревожное лицо, говорила: «А теперь объясните мне, почему вы сделали так-то и так-то. Это — неверно. По-видимому, мы сделаем все по-другому», — говорила она. Но сделать ничего не могла, так как не умела. И она знала это, и знал это я. Ненавидел ли я ее? Нет, был равнодушен. Да, равнодушен. Я равнодушно ругался с ней по делу, равнодушно трясся от злобы, выслушивая ту чушь и дичь, которую она несла, равнодушно пил гэдээровские таблетки мепробамат, чтобы успокоиться, равнодушно беседовал с ней обо всем. В частности, даже и о рижской мебели с сервизами, когда она после стычки первая заговаривала со мной. Первая? Да, первая, потому что я был нужен ей, ибо кто бы тогда лудил всю эту туфту про «материальное стимулирование рабочих кадров»? Она, что ли? Нет. Она была занята, и я был ей несомненно нужен, и это ничуть не странно. Странно, когда это — странно.
Так вот. В воскресенье я гулял по поселку. В субботу мы с начальницей немного повздорили, но это, как и сама начальница, тоже почти не имеет никакого отношения к рассказываемому обо мне, летающей тарелке и коммунизме.
В воскресенье я гулял по поселку. У меня пооборвалось пальто, и я присматривался к прохожим. Я хотел увидеть какое-нибудь хорошее пальто и купить такое же, если оно, конечно, не очень дорогое.
Воскресенье. Апрель месяц. Светило во весь небосвод круглое заполярное светило, и по улице Победы сверху вниз текли весенние ручьи. Но — холодно. Было холодно так: течет ручей, и в нем мокнет подошва ботинка, а потом ступаешь на асфальт, и подошва примерзает к асфальту. Особенно в тени. Все-таки Заполярье, все-таки холод, все-таки не зря 10 % полярных надбавок через каждые полгода и отпуск длиною в два месяца. Холодно, а ты бери отпуск и езжай в Крым, ты в Одессу езжай, загорай, набирайся сил, трудящийся, для достижения новых трудовых успехов! — предлагает «рабочим кадрам» начальство. — Ура! Вперед! На вахту! — отвечают в ответ на эту заботу «рабочие кадры».
Воскресенье. Апрель. Утро. Я подошел к ребятам, игравшим на гитарах, и спросил, какое в клубе «Дом культуры металлурга» идет сегодня кино.
— Да хрен его знает, — сказали ребята.
— А сеанс во сколько? — допытывался я.
— В пять, семь и девять. А вообще-то есть еще и в час. Ты иди, мужик, иди, — объяснили они и зашагали вниз, напевая:
Поезд устал тебя ждать. Ты не пришла провожать. С детства знакомый перрон. Только тебя нет на нем.
И я пошел. Тоже вниз по улице Победы. Медленно ступая и по ручью, и по асфальту.
4
Светило светило. И стало тепло. И шли, туда и сюда шли отдыхающие трудящиеся. В одном доме из раскрытого окна вдруг грянуло «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз». Хорошая песня. Из этого же окна выглядывали какие-то лукавые девочки. Я был равнодушен, но остановился, очарованный песней, потому что она мне нравится. Девочки истолковали это, конечно же, по-своему. Они захихикали, делая мне непонятные знаки. Я, было, заколебался, но в окне появилась страшная зеленая физиономия инопланетянина в усах, смотревшая на меня тупо и туманно.
