Песня первой любви - Евгений Анатольевич Попов
Таким образом, жители поселка, включая молодежь, которую я опрашивал насчет кино, добывали из недр медную руду, обогащали ее на обогатительной фабрике и плавили металл на медеплавильном заводе.
Все это жители делают в рабочее время. В свободное время они кладут деньги на сберкнижку, ходят в клуб «Дом культуры металлурга», посещают кружок коллекционеров и другие кружки, катаются на лыжах и коньках, читают книги из библиотеки и журналы из ларька «Союзпечать», устраивают соревнования рыболовов-любителей, проводят выводку собак, празднуют праздники и вяжут из покупной шерсти свитера, варежки, шапки.
Неустойчивые, кроме того, пьют запоем, но они не характерны и быстро исчезают из поселка, так как Заполярье и пограничная зона не терпят тунеядцев, не терпят неработающих, не терпят неустойчивых.
ХАРАКТЕРНЫЕ, конечно, тоже уезжают, но не сразу.
Видите ли, здесь имеется неплохая возможность обогатиться с помощью честного труда. Довольно большая заработная плата, премии из фонда материального поощрения и плюс к тому каждые полгода надбавка к основной зарплате 10 %. Называется «полярка». Надбавка через каждые полгода идет до трех лет. То есть через три года человек получает на 60 % больше, чем он получал раньше. Неплохо, правда? А потом через каждый год надбавка по 10 %. И так до 80 %. Неплохо ведь, а?
Очень многие, выработав свои «полярки», уезжают «на материк»: на Украину или в среднюю полосу России, где покупают личные квартиры, личные машины и заканчивают личное воспитание своих повзрослевших деточек.
Что ж, это верный путь к счастью. Правильно поступают такие люди, и они будут жить хорошо. Если, разумеется, не помрут от инфаркта в первый же год акклиматизации на берегу Днепра, Оки или Волги с полумиллионом советских рублей в кармане.
Только скучно в поселке по вечерам и немного страшно, когда по единственной улице туда-сюда снуют трудящиеся. Вырабатывающие «полярку» и не знающие, чем им заниматься по вечерам ближайшие три года. Часты разводы. Я одного случайного знакомого спрашиваю:
— Ты женат?
— Да как тебе сказать, — отвечает.
— Вот так и скажи, — говорю, — женат или нет.
— Я подженился, — отвечает он. — Я сам из Питера, а тут подженился.
— Значит, если уезжать будешь, то не возьмешь ее с собой?
— Ни за что. Что ты!
— Как зовут-то хоть?
— Нэлка, — отвечает. — Нинель.
Вот такие дела. Или еще — от забойщиков жены по ночам бегали к крепильщику Ваньке. Потому что забойщики работали на вибробурах и ничего не могли. Жены бегали, а забойщики плакали. Некоторых вылечили, а крепильщик Ванька уволился и смылся.
Но ведь есть тут и другие люди. Они живут в поселке по десять, по пятнадцать лет. Они и больше живут. Это их дом, и уезжать из него они никуда не собираются. Эти — МАТЕРЫЕ. Они останутся здесь навсегда. Они подобны здешним скалам, образовавшимся во время последних магматических явлений миллионы лет назад; они как сопки, поросшие карликовой березкой и сосной, они как трехмесячный полярный день с конца апреля по июнь месяц и как трехмесячная полярная ночь с ноября по февраль.
Да. С ноября по февраль — ночь, с апреля по июль — день. В промежутках — вечная слякоть. Вечно сиреневый закат, вечно сиреневый восход. Утро, сумерки — не понять.
Но я не о них, матерых.
И не о тех, которые, быстро скопив денег, возвращаются неизвестно куда. Нет, не о них, хотя все люди достойны описания и изучения. Нет. Не о них. Не о них.
А речь здесь далее пойдет обо мне, летающей тарелке и коммунизме.
2
Некоторые упрекают, что я-де все время талдычу «я», «я» да «я». Может, это тоже правда, что более всего на свете меня занимает моя собственная персона?
Может, это действительно нехорошо?
Но с другой стороны — кто лучше меня знает меня? Поверьте, если бы каждый изучал себя и изучил, как я себя, то все люди всё знали бы о себе. И мир был бы хорош. Как был бы хорош мир, если каждый занимался бы самим собой, не совал бы, козлина, фофан обтруханный, свой нос в душу ближнего своего!
А так мир не очень хорош, ибо в результате поверхностного изучения отдельным индивидуумом чужих человеческих слабостей возникают сплетни и неврастения. А это очень нехорошо и тормозит общественный прогресс. Так что — извините меня, ежели что не так. Но поймите, что ведь и я хочу называться человеком. Поймите и не отказывайте мне в такой малости.
Я, видите ли, или очень люблю людей, или равнодушен к ним, как только могу. Или — или. В случае если я кого полюбил, неконтролируемо заискиваю перед человеком, всячески стараюсь снискать его расположение. А он, между прочим, часто не стоит того. Он часто ничтожен, как часто ничтожен бываю я, бываете вы. А я его все равно люблю, все равно стараюсь, даже если отчетливо понимаю: «Он, наверное, ничтожен». Очевидно, что он если и ничтожен, то лишь ОБЪЕКТИВНО, а для меня имеет какую-то ЛИЧНОСТНУЮ ценность.
Ну, а в случае моего равнодушия к определенному человеку — груб я сам, не знаю, почему и зачем. Груб я. Хам я, свинья, скотина, тварь. В случае равнодушия к человеку я не замечаю его и не включаю в свою жизнь. И совершенно это точно, и мной проверено, что зря я так поступаю, ведь именно от этого человека большей частью зависит моя жизнь и мое пропитание, тот, так сказать, кусок хлебца с маслицем, который я кушаю, или (точнее!) кушал.
С начальниками. Я часто ругаюсь с начальниками, если они не нравятся мне. А это — зря. Начальников не исправишь, меня — тоже. Начальники всех стран давным-давно объединились пудрить нам мозги. Так что — конфликты зря. А я уже поменял после института три, нет, четыре места работы. Но в дурдоме я никогда не сидел, это клевета. Я, конечно, подвирал, что без ума от советской власти, но что-то и в этом есть правдивое.
И я не склочник. Я ругаюсь только по поводу выполнения работ. Впрочем, я вас, кажется, чуть-чуть ложно информирую. Я сказал, что сменил три работы, и вы, наверное, подумали, что это произошло из-за начальников.
Нет. Не из-за начальников. Те меня все равно любят, потому что я тих, вежлив, компетентен, грублю и ругаюсь только иногда, крайне редко. Ругань эта все равно ничего не решает, я не замышляю свершить общественный переворот, потому что меня тогда посадят, как велел Ницше. А что касается работы, я ее
