Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
Лес с речкой находятся внизу, их хоть и не видно, но звуки, голоса их время от времени тоже доносятся – то вдруг всхлипнет по-сиротски осина, скучающая на опушке, то заплещется вода, в сонном бессилии пытающаяся разорвать ледовую кольчужку, подбирающуюся к самой «глотке» реки, вот-вот – и затянет речку броней, то вдруг ботанет хвостом рыба. А рыба в нашей речушке Семенек – речка-то прозвана по имени села, – водится крупная: алоперые пузатые голавли, верткие, стремительные окуни, сизобокие сильные кони (эту рыбу так и величают – конь) – таинственные, редко идущие на крючок, мясо коня сладкое, вязкое, тает во рту, еще есть карпы, которых в наших местах зовут манерно, на старый лад – карпиями. Однажды, говорят, даже поймали седого, мохнатого от старости сома. Значит, и сомы тут обитают.
Идти вверх тяжело, велосипед, словно понимая, что к чему, ведет себя покорно, он вообще в ночных поездках – единственное близкое существо, которому можно довериться. От осознания этого в груди рождается благодарное тепло.
Ну да вернемся на круги своя. Пару раз я участвовал в велосипедных соревнованиях, выступая за семенецкий колхоз «Богатырь», но успехов особых не добился, да и старый коняга БСА для гонок мало подходил – развалиться ведь на ходу мог. Не подозревал я тогда, что, несмотря на старость и тонкую ржавую кость, велосипед этот прочный, как трактор ДТ-54.
Вот наконец подползла под ноги плоская макушка горы, пора забираться в седло. Теперь, почитай, уже дома – надо только одолеть длинный пологий склон, и все, пожалуйте слезать: село Семенек!
Едва я вскарабкался на велосипед и «ударил» башмаками по педалям, как неожиданно увидел, что совсем недалеко по полю идут четыре собаки. Четыре, а может быть, даже пять… Четыре или пять? С каким-то неведомым, невесть откуда взявшимся любопытством я начал считать: одна, две, три… вон четвертая… А где же пятая? Нет, всего четыре их. Любопытство взяло меня еще и по другому поводу: что же делают тут сельские кабысдохи в ночную пору? Да еще в чистом, открытом поле? Может, дохлятина где-нибудь неподалеку валяется? Прибегали сюда перекусить? И крупные, заразы, как на подбор. Головастые, хвосты низко к земле опущены, одна на другую похожи, будто по единой мерке сотворены.
Порода собачья у нас в Семеньке действительно единая, одна на все село – дворняги. Но дворняга на дворнягу не похожа – все разномастные: один экземпляр – помесь телеги с табуреткой, другой – арбуз с пыльным мешком, третий – вообще от лозинового пня счет ведет, а эти были похожи друг на друга, словно единоутробные братья и сестры.
Интересно, чьи же это собаки? У нас в Семеньке таких, по-моему, нет. Может, из другой деревни? Из Костюринки?
Собаки шли споро, наметом, буквально стелясь над землей. И вот какая странная вещь – старались перерезать мне дорогу. На всякий случай, пока еще не понимая, что к чему, я посильнее надавил на педали, снег стекольно завизжал под резиной колес, невольно вызвал зубную чесотку.
Собаки по-прежнему легко стелились-плыли над землей, шли без единого звука, – ни привычного рычанья, ни хрипа, ни скулежа – ничего не слышно. В следующий миг горло обжало что-то холодное, злое, сразу сделалось трудно дышать – не собаки это были…
Волки!
Хоть и обтянуло шею морозным обручем, а испуга еще не было: то ли не успел я испугаться, то ли не понимал по-настоящему, что происходило. В голове, в висках, в ушах задзенькала тонкая балалаечная струна, какая-то неведомая сила – будто тот же леший двинул по затылку лапой, заставил сгорбиться от боли, – притянула меня к рулю, зубы сами по себе сжались крепко, в груди засипела злость. Белая скрипучая дорога начала стремительно уноситься назад: хоть и не побеждал я в соревнованиях, а сейчас, в эти минуты сумел раскочегарить старенькую железную лошадку по-чемпионски – так, что ветер в ушах засвистел.
– Не-е, не возьмете вы меня, твари, не дамся я вам, – сами по себе, неподконтрольно протиснулись сквозь зубы мятые сиплые слова.
Только бы какая-нибудь колдобина, которую не сумел засыпать снег, или камень, припорошенный белой крошкой и потому не видный, не попались бы под колесо. Только бы…
Бесчисленное множество раз я увертывался от жадных рук лесных лешаков, готовых вцепиться в горло, уходил от тоскливых зовов русалок, которых в маленькой тихой речушке не меньше, чем голавлей, от разных вурдалаков и ведьм, безмолвных длиннобородых стариков, вылезших из могил посмотреть, что на свете делается, от мальчиков с закрытыми глазами, одетых в белое, – и всегда проносило, сейчас, увы, не знаю, уйду ли – все-таки волки…
Волки уже шли совсем близко. Неверно, что неслись они бесшумно, ошибался я – они хрипели, обдирали когти о промороженные, каменной твердости колтыжки поля, роняли на снег слюну, дробили лапами наст и остья высохшей до костяной твердости травы, скулили, задыхались и были отчетливо, до мелочей видны.
Впереди, на корпус оторвавшись от остальных, шел лобастый, с длинной умной мордой волк, широколапый, тяжелый, обмахренный висюльками леденелого снега, прилипшего к груди и бокам, настырный и сильный. Если такой прыгнет, не только меня с велосипедом задавит – корову с ног собьет. Верхняя губа вожака была нервно приподнята, из-под нее выглядывали длинные обслюнявенные резцы. Почему-то все для меня сфокусировалось именно на этом волке, «кореннике». Остальные словно бы перестали существовать. И если говорить об опасности, она исходила именно от него, от желтовато-сверкучих, прищуренных в недобром сжиме глаз, от его бега. Уши волка были трусовато притиснуты к голове, но он не трусил, этот старый опытный вояка…
Остальные хоть и шли следом за первым волком, чуть-чуть только отставали, и тоже хорошо были видны, но видел их я уже хуже – главным для меня был вожак. Хотя чего там видеть, все одно: те же лобастые упрямые головы с раздвоиной на темени, желтые ищущие глаза, хрип и обнаженные клыки.
Вдруг что-то кольнуло меня в живот, из горла, само по себе, совершенно произвольно, вырвалось какое-то надорванное сипенье, глотку обварило холодом, обмерзла она, покрылась инеем – пришел испуг. И не совладать с ним никак, не справиться – ну ничего не сделать, вот ведь… Но испуг, как известно, прибавляет человеку сил. Крутя головой из стороны в сторону, ловя собственными глазами искры, я еще сильнее надавил на педали, велосипед затрясся, железные суставы его заскрипели, застонали, еще немного, и точно, – он обязательно рассыпется… Но ничего, пока держался старикан.
«Эх, с такой бы скоростью да на соревнования, – мелькнула
