Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
– И что же делать?
– Паня говорит: езжайте в Сочи. И вот у нас уже билеты в Сочи и ни к какой тетеньке Вале я не попадаю. И вот что я решила: пойду я сейчас к метро и куплю у азербайджанцев корзиночку фруктов, а ты, мамуля, съезди и отвези корзиночку в подарок Вале.
Глава 10. Уход Валиванны
Валиванна – последняя и единственная, кто уходил, прощаясь с Околоточной по-настоящему. Там в трехкомнатной полуподвальной квартире их род прожил от революции почти до Брежнева. 1976 год – время последней крепости социализма. В 1973 выгнали всех диссидентов и строили новые микрорайоны Москвы.
Прощаясь с Околоточной, Валя поехала в исполком за документами на квартиру, возмущенная до глубины души. Она же просила ответственных людей из Моссовета дать ей «за выездом», ей обещали, а теперь вдруг в приказном порядке дают новостройку, где она никого не знает. А все договоренности в Моссовете оказались простым фу-фу.
От злости и недоумения и, конечно, от внутреннего одиночества (ну не сложилось у человека семья за жизнь, так бывает) поехала она к Рите и швырнула ей документы на стол, как средней сестре, которая в детстве всегда уступала младшей. У Риты тоже, собственно, семьи не получилось, но она взвалила на закорки вместо партнера и детей мать и сейчас чувствовала себя семейно защищенной при всех тяготах ухода за лежачей матерью.
Рита спокойно взяла документы и ключи, съездила, посмотрела и привезла отчет на общее обсуждение троетётия, чтобы при Красе и Вале отчитаться и вынести вердикт – жить Вале в Алтуфьево или обжаловать выданный ордер. Усадив во главу стола прабабушку Дуню и двух сестер по бокам, Рита стоя сообщила, что квартира хорошая, поместительная, около дома много зелени. И вообще для пенсионерки никаких обид и притеснений она не видит. Надо ехать, брать, устраиваться и жить там.
В ответственные моменты жизни хорошо иметь ответственную сестру. Но только не для Валиванны. Она уехала, плюясь на полученную квартиру, твердя, что её обманули такие ответственные люди, как Моссовет, и что она никогда им этого не простит. И долго еще, начав там жить, при каждом удобном случае она возмущалась и негодовала в разговорах с сестрами.
Двадцать лет Валя жила в новой квартире как какая-нибудь американская кинозвезда, скрываясь от общественности, интригуя её своим отсутствием. Насчет дневников или мемуаров замыслы были. Мысленно вернуться к блистательному периоду времени расцвета магазина «Ткани» на улице Горького, времени реализации своих принципов – быстро, в десять-пятнадцать минут создать образ пришпиленный булавками, а остальное – идите, вам сошьют. Кстати, все помнят, как Ламанова спасла образ Надежды Константиновны Крупской шляпкой-тюрбаном? Превратила оголтелую революционерку в интеллигентную женщину, которую не стыдно и в Европе показать. Есть фотография.
А наша домашняя Ламанова – Валиванна – обшивала весь Моссовет в таком же качестве. К сожалению, её работа не задокументирована. Но надо представить то время, чтобы понять масштаб её работы. Тот, кто пришел работать в Моссовет, просто обязан был иметь личного портного. Иначе он не мог существовать. В магазинах висели только халаты-страхолюды. Мужские костюмы советские люди видели только на актерах. Зная это, Вертинский чуть ли не на коленях умолял английского принца, чтобы тот разрешил ему сделать заказ королевскому портному. И выходил на сцену только в этом костюме. И все падали в обморок от лицезрения этого костюма еще до того, как Вертинский откроет рот. И даже до того, как его аккомпаниатор сыграет на рояле вступительный проигрыш.
Вот примерно так это всё было и в Моссовете. И для всех для них закройщица из магазина «Ткани» (это недалеко, на углу, через несколько домов от Моссовета) была модельером. И конечно, моссоветские ей обещали совершенно искренне, что да, они не допустят, чтобы какая-то военная академия Жуковского смяла её родовую квартиру и не предоставила равноценную в центре.
Ламанова царила во МХАТе, а эта – в Моссовете. Ах, как скучны, как невыносимы были проходы по главной улице к Белорусскому вокзалу. И как мучительно хотелось прославиться, блистать. То казалось, на курсы английского надо идти, то телефонисткой на Главпочтамт, чтобы по международным линиям тебя слышали, а то хотелось в техникум легкой промышленности на искусственные ткани, как на перспективное направление в хрущевскую эпоху. Но она гордилась тем, что сама себе высидела идею – стать модельером-закройщиком, отрицая мать и теток, работавших в 30-е годы на Москвошвее.
Но всё это не вошло в её мемуары, потому что для мемуаров нужно было либо иметь специальное образование либо нанимать секретаря. Так записки и остались в замыслах. Она сократила тематику, хотела написать историю своих глаз: «Как я ослепла». Для швеи глаза очень много значат. Но в итоге пристрастилась к передачам телеэкстрасенса Малахова и полностью была поглощена ими. «Если вы плохо видите – не делайте операцию, – говорил Малахов, – а поставьте свечу и долго-долго смотрите на неё. И вам откроется окоемочное зрение».
В юности Валя мечтала о любви. В зрелые годы пыталась её завоевать. А старости придумывала себе любовь и верила в это.
Незадолго до кончины Валю пригласили на поминки Гали, одной из Артамоновых-Николаевых, возможно, почившей бы в безвестности по отношению к своему роду, если бы не причуда её сына, выбившегося в бизнесмены. Он мог себе позволить такую прихоть, как собрать на прощание с матерью всех Артамоновых-Николаевых, числящихся по Москве.
На поминках Валя с усердием настаивала, чтобы Галю отвезли хоронить только в Ченцы.
– Туда и только туда! – говорила она. – Где лежат дед и бабка и весь род Артамоновых-Николаевых.
Такой нажим сильно изумил сына Гали, который давно уже не хотел слышать никаких моралей от семьи и рода, а хотел их всех (простите за каламбур) порадовать встречей в последнем акте жизни своей матери и не более того. А ехать на старое кладбище всех голубцовских в Волоколамский район он даже и в голове не держал. Поэтому просто смолчал, да и всё. А Валя долго ждала второго сбора родни и автобуса в Ченцы, чтобы проводить туда Галю.
А ещё последней любовью был некий лыжник, старый знакомый Риты по институту. Ему было девяносто. Они приехали с Ритой к нему в гости, и Валя спросила:
– Как
