Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
В то время, когда по телевизору Горбачев разглагольствовал про обновленный Союз Советских Социалистических республик, Паню в классе именовали Раисой Максимовной. Впервые перестройка разрешила использовать имя жены главы государства как имя нарицательное. Теперь в девятом Паню это уже не удовлетворяло, как это было в шестом классе, когда она была старостой. Да, она прошла две ступени социализации: в начальных классах добилась признания учителя, а в средних классах получила вышеназванное именование. И вдруг в девятом появился этот Крутиков. Он не был пришлым и никогда не выделялся. Почему же сейчас он вырвался вперед, не имея к тому же (кому как не ей об этом знать) никаких особых интеллектуальных преимуществ? Вот вопрос дня! Вот вопрос вопросов! Неужели действительно обеспеченные родители так влияют на рейтинг школьника?
В девятом классе литературу начала вести Рамировна. Начала скромно: напишите сочинение, какую передачу по ТВ вы любите. Прасковья ей и врезала: «А я вообще не люблю смотреть ТВ» и начала подозревать Рамировну в том, что та подсуживает мальчишкам в оценках. Васе Крутикову, её антагонисту в девятом классе, Рамировна многое спускала, а ей – нет. И отметки у него были не ниже четырех, а ей одни тройбаны. Без выяснения отношений не обошлось. Панечка демонстративно, в пику Рамировне и Крутикову начала дружить с отличницей Акиньшиной. Начали они ходить по всем главным музеям города, читать зарубежную литературу и вместе демонстрировать свои знания на её уроках.
Потом Пане всё это надоело. Она пошла на Арбат и выяснила, кто там играет рок-музыку и кто главный в табели о рангах. И пробыла она там долго, всю зиму, и узнала главного лидера, Джимми Моррисона, и внутреннее встала в оппозицию к школе, к крутиковской группе, которую всё так же привечала Рамировна, но о которой поговаривали, что они принимают наркотики. И тут случилась блиц-любовь, отрезавшая все провода, все чувства, все отношения.
* * *
«Чего ко мне отчим пристал – купи хлеба? Я этого не понимаю».
Приехал долгожданный любимец публики и лидер всего арбатского рока Скоморох. Приехал из Израиля, куда он перебрался с родителями. Но после окончания школы и перед армией они разрешили ему наведаться в альма– матер, Россию, и провести «мальчишник». Он сразу запал на Паню, и она ответила ему восхищенным взглядом. Он уговаривал её поехать вместе с ним в Ленинград, в Киев, ну, а далее он собирался в Германию. Звал или не звал – неизвестно и непонятно, потому что никакого Ленинграда мать не разрешила, не говоря о Киеве, Германии и уж тем более Израиле. На следующий день они поехали в какой-то подмосковный лес, после чего она всерьез подумала, что он её любит и должна его ждать. И он даже что-то прислал на Новый год с припиской, что помнит и любит. Она же не знала, что он ушел добровольцем в израильскую армию. Всё просто так и рассосалось. Зато их класс начал мобилизоваться с осени к выпускным, к сочинению, и она потребовала у матери один белый костюм и один черный. Один на выпускной, а другой на экзамены.
«И чего мне отчим говорит, что два костюма их семейный бюджет не выдержит? Я лидер. Они обязаны хотя бы эту малость выдать!»
Темы выпускных сочинений были хорошие, но она взяла скромную: «Память современников о павших в войне». Беспроигрышную тему. И стала себя убеждать, что главное на выпускном вечере – это проститься со школой по-американски, то есть в объятиях учителя. Догадываясь о таком положении дел, родители не вошли в родительский комитет по поддержанию порядка на теплоходе на всю ночь, как не разделяющие американской идеи выпускного вечера. Что там делать? Хотя бы не стоять дураками на палубе.
И тут на следующий день или попозже зазвонил телефон, и раздраженный женский голос попросил к телефону Прасковью. И наша Паня три часа объяснялась с женой театрального режиссера, преподающего у них в школе, какие у нее с ним отношения и почему он непременно должен был присутствовать на их выпускном вечере. А главное – жена педагогически четко объяснила, что у нее от него дети, что она ему жена, что игнорировать его семью невозможно, и Паня не должна себя так вести.
На этом школа закончилась. Паня решила больше не рассматривать взрослых мужчин как отцов. Для пользы карьеры, то есть для движения лидера вперед, надо было выучиться смотреть на них как на партнеров. Ведь в их руках такие огромные возможности движения к карьере, достатку, самоуважению. Долой этих жен, эти нормы вековой давности. Ну ладно, полувековой.
Большая разница со мной, сейчас паниным родителем. Мне в детстве нужна была только любовь матери, опека её и защита, совместное с ней времяпрепровождение. Не случайно уже во взрослости не менее двух-трех лет я опять сходился с матерью едва ли не на амплуа друга. Людей это изумляло. Последний случай – это поездка в Среднюю Азию. Но наступил год, когда мать после Киргизии сказала: «Всё, ехать не могу». Но всё-таки она подсластила нашу поездку с Паней в Оренбург рассказами Шахразады о Средней Азии.
Глава 8. Разговор, произошедший перед поездкой в Среднюю Азию
А далеко ли ехать до Средней Азии, баб Оль? – спрашивала Паня, сидя на кровати в темноте деревенской подмосковной избы.
Ну как ехать? – сидя на своей кровати у печки с подоткнутым для прогрева одеялом и заплетая лук в косичку, раздумчиво проговорила баба Оля, переиначив вопрос по-своему.
Сначала всё леса дождливые да березы плакучие надоедят. Да пьяные русские мужики в серых телогрейках, да бабы толстые с картошкой в грязных ведрах у поезда. Известно – Расея матушка. А дальше – степи. Казахи на полустанках с овцами. Вина не пьют, а только кумыс – вот штука хорошая! И жареная баранья печенка. Ну, от этой за уши не оттянешь.
Казахи – одно удовольствие. Только если их скрипку или балалайку не слушать. Очень уж заунывная. Как начнет аксакал петь – может с утра до ночи петь, а с ночи – до утра. Заунывная тоска. Зато город мертвых у казахов – на загляденье. Куда там русским с их кладбищами! Изгородка так – изгородка сяк, потом вообще без изгородки кучи мусора навалены.
Или узбеки с их холмиками
