Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Юзеф Игнаций Крашевский
Грустен лес ночью, особенно, если не убрался листьями. Эти сухие скелеты деревьев, торчащие на мглистом небе, этот печальный шум ветвей, нисколько не похожий на веселый говор листьев, карканье ворон, которые в самую ненастную погоду больше любят перекликаться, крики сов и завывание ветра, хоть кого в состоянии привести в дурное расположение духа какими-то предвестьями беды.
Наши дорожные остановились у корчмы Янкеля, возле которой стояли две повозки и две верховые лошади. У кузнеца погасла трубка, а Матвей захотел напиться воды. Оба они сошли с повозки и отправились в освещенную избу, подбросив немного сена лошадкам, или лучше сказать хозяйским козам и корове, которые не торопясь, выбирали лучший корм из запасов проезжающих.
В корчме был большой говор и много народу. Возле печки толпа крестьян с коротенькими трубочками; у стола что-то не простое, военное; за перегородкой пан гуменный ласкал Сарру за подбородок, попивая вишневку. Янкель стоял, распахнув полы, и по очереди грел у печки ноги, вынутые из туфлей; он только взглянул на дверь, в которую входили кузнец с Матвеем.
— Добрый вечер!
— Добрый вечер!
Два отставных солдата, стоявшие у стола, переглянулись между собою и один из них бросился живо и, схватив Матвея за руку, закричал:
— Вот и он!
— Кто?
— Да — он и есть! Он! — повторили оба солдата. — Ну, это счастье!
И пока оглушенный Матвей не мог понять, что это значило, у него уже отняли ружье, торбу и связали назад руки. Будник смотрел вокруг бессмысленным взором; все возле него толпились.
— Что это? — спрашивали люди. — За что?
— Негодяи, эти будники, конокрады. Сегодня помощник поймал отца с ворованными лошадьми, а это сынок, за которым нас послали; сам попал в руки.
— Ну, идем в местечко! Ночь на дворе.
И солдаты, не теряя ни минуты, так спешили из корчмы, что позабыли заплатить и за водку. Кузнец, оставшись один, рассудил — хоть ночью ехать с мукой в Осиновый Луг и дать знать Павловой и Юльке, что Бартош и Матвей арестованы. Это было жертвой со стороны кузнеца, но он был человеком добрым и набожным.
Двое дворовых гуляли в то время в корчме, когда брали Матвея, и возвратясь в Сумагу, рассказали во флигеле. Узнали об этом и камердинер Яна и панна Текла, которая привыкла знать обо всем, и пан Ян, которому наушники донесли сию минуту.
Ян, вызванный в спальню, выслушав донесение камердинера, презрительно скривил уста и сказал:
— Однако же они мошенники, эти конокрады! А мне все говорили о старом Бартоше, как о человеке честном и гордом. Видите, как вы мало знаете людей!
— Теперь пора бы взять девочку во двор.
— Как знаешь! Делайте там, что хотите, с панной Теклой. Пусть она пошлет за нею, мне вмешиваться не следует и так уже поговаривают. После увидим.
X
Довольно поздно вечером панна Текла вошла с беспокойной миной к старушке, которая вязала чулок и шептала молитву. Почтенная женщина по лицу своей любимицы догадалась, что та имеет, или хотела бы рассказать что-то, если бы ее расспросили.
— А что моя Теклочка?
— Ветрено и снежок попархивает.
— Не хорошо. А бедному скоту еще и корму нужно. Но ты, милая, что-то встревожена.
— О, нет, — отвечала панна, принимаясь за работу.
— Уж я вижу. Вероятно, твое доброе сердце опять принимает в ком-нибудь участие.
— Право нет.
— Я ведь всегда тебя угадываю.
— Уверяю вас — это ничего, так.
— Расскажи, прошу тебя. Когда ты входила, я уже видела, что есть что-то: ты ничего скрыть не можешь.
— Но…
— Приказываю тебе сейчас сказать мне, панна Текла, а то буду сердиться. Слышала, что я сказала — приказываю?
— Право, не хотелось мне вас беспокоить. Это снова о тех будниках, о которых я уже несколько раз вам напоминала.
— Что же с ними?
— Истинное несчастие. Открылось, что отец, да, кажется, и сын принадлежат к воровской шайке.
— Иезус! Мария! Может ли это быть?
— Теперь их взяли в местечко, а несчастная вдова Павлова и дочь Бартоша — Юлька — остались одни, без куска хлеба.
— Их надо бы взять во двор.
— Это было бы истинно доброе дело. Девочка очень скромное дитя, но оставленная без надзора, очень скоро может погибнуть.
— А может быть это какая-нибудь…
— Где там! Ей не больше лет четырнадцати.
— Ты превосходно узнаешь физиономии. Никогда не забуду, как ты сейчас узнала Петра, который мне потом так надоел своими доносами на всех, и на Доротею.
— Это хорошее дитя, по глазам видно, но один Бог знает, что может из нее выйти.
— Так, душа моя, один Бог знает и один Он только может даже испорченного человека обратить на путь истины; наша обязанность протягивать руку требующему помощи. Вели приготовить на завтра лошадей, пусть мой Павел поедет за ними большой повозкой и привезет их сюда, бедняжек. А за то, что ты доставила мне случай сделать доброе дело — вот тебе.
При этом старушка сняла с пальца перстень и отдала его Текле, которая с притворными слезами поцеловала ее в колено.
— Что за сердце! Что это за золотое сердце! — повторила добрая женщина.
На рассвете лошади отправились в лес за Юлькой и Павловой.
XI
В хате будника целый день ожидали Бартоша, а потом Матвея. Последнего раньше не ждали, как поздно вечером, зная его глупое любопытство.
Долгое, напрасное ожидание Бартоша беспокоило домашних; никогда он долго не мешкал, выйдя из дому за делом, без ружья, но всегда привык возвращаться раньше, нежели его ожидали.
Неохотно сходился Бартош с людьми своего состояния, не пренебрегая ими, не избегая, но сознавая в себе превосходство ума и чувства. Высшие не умели его ценить, не видя под сермягой человека; водки почти не пил и одно, что могло сократить ему время, — это лес, его тишь и одиночество. Рожденный среди лесов, привыкший к ним с детства, он тосковал по ним и ни одного дня не мог обойтись без прогулки: буря, дождь, снег не мешали ему проводить по несколько часов под открытым небом. Не было ему подобного неутомимого охотника, искусного ловца. Выйдя без ружья, он охотно задумывался среди
