Восемь белых ночей - Андре Асиман
Я расстегнул ее блузку, рука скользнула внутрь. Впервые я прикоснулся к груди, о которой мечтал все эти дни. Она не сопротивлялась, но и не содействовала. Я отстранился. Через секунды – всего лишь секунды – она уже застегивала пуговицы.
– Не надо, пожалуйста, – попросил я. Хочу видеть тебя обнаженной, думать о тебе, когда ты уйдешь, хочу никогда, ни за что не забывать, что ты стояла обнаженной в этой комнате при гаснущем свете дня и терлась о меня, а дыхание твое пахло хлебом, и старой Веной, и булочной у твоего дома, где вчера вечером мы с тобой, только мы с тобой…
– Мне правда нужно идти.
Это я знал с самого начала. Еще внизу понял: она одета по-особому. Не просто принарядилась для долгого обеда, который, судя по всему, готова была свернуть, когда позвонила мне в больницу, а оделась для чего-то, что еще должно было произойти, но о чем она – ни слова.
И тут я понял. Она целовала меня с той же свирепостью, что и Инки, и Бэрил на вечеринке. Наверное, она просто не умела целоваться по-другому – вот почему люди клевали на это и запутывались. Ее мелкие монеты они принимали за крупные купюры. Наверное, и в постели с ней то же самое. То, что для нее было незначащим жестом – согласием, как она это называла, – для других оказывалось полной мерой, единственным-в-жизни, о чем будешь рассказывать внукам, когда они подрастут и научатся задавать вопросы про женщину, которая называла тебя именем судна.
Я подумал: а может, уже существует или скоро появится третье лицо, которому будут отправлять подробные отчеты об этом типе по прозвищу Князь, он появился после предыдущего по имени Инки, его выдоили, приласкали, выпроводили. Недалек тот день, когда и я буду оставлять ей сообщения на автоответчике, звонить ей в кино, а она будет просить того, с кем пришла, глянуть, кто это там звонит, и тихо чертыхнется, когда услышит мое полное имя. «Это Князь», – скажет она.
Хотелось причинить ей боль. Сказать что-то, от чего шрам останется на долгие годы – или хоть пристанет к коже, точно пятно или синяк, чтобы наверняка испортить ей вечер.
Клара, мне кажется, что я вижу тебя в последний раз.
Клара, когда ты переступишь мой порог, станет так, будто мы никогда не встречались.
Клара, я не хочу отпускать нас в штопор – хочу спасти – помоги мне нас спасти, прежде чем мое или твое эго возьмет верх.
Клара, слышишь меня?
– Не уходи, – сказал я.
– Ты не хочешь, чтобы я ушла?
– Я не хочу, чтобы ты ушла.
– Ты так ничего и не понял? – Так она мне сейчас скажет? – Слушай: прошлая ночь была прошлой ночью. Ты сам сказал: слишком скоро, внезапно, поспешно. На том все и кончилось.
– А я не хочу, чтобы все кончилось. И дело не только в прошлой ночи. А в том, что – мы это оба знаем – больше каждого из нас: в нашей жизни, не знаю, как еще сформулировать. Ты – моя жизнь.
– Ты – моя жизнь, – повторила она – такого в мире Клары явно не произносят. Из того же разряда, что не петь в душе, не воспевать закаты и что там еще?
Я ее ненавидел.
– Тебе нравится выставлять меня глупцом? Я, наверное, и есть глупец.
– «Я, наверное, и есть глупец», – передразнила она. – Два раза подряд в яблочко, Князь. Теперь моя очередь – и я не уверена, что тебе это понравится.
– С чаем или без, – прервал ее я, пытаясь прикрыться шуткой, пусть и нелепой.
– Чай мы давно проехали. Вот что я скажу – и живи с этим, как знаешь.
– Стреляй. – Нотка выдыхающейся иронии в голосе, хотя я и приготовился к худшему.
– На самом деле оно вот как. И я не единственная так считаю. Гадалка то же сказала. Ты мне небезразличен. Называй это как хочешь – хоть даже любовью, если тебе нравится. А ты всего лишь пытаешься очистить свой организм от моего присутствия, и, если ради этого требуется обозвать все это любовью, ты и обзовешь. Я же хочу ввести тебя в свой организм, не наоборот. Я знаю, чего от тебя хочу, и знаю, что за это должна тебе дать. У тебя нет ни малейшего представления, чего ты хочешь, тем более – что ты готов предложить взамен. Ты до таких вещей даже не додумался, потому что мысли твои заняты другим – твоим эго, да, и, наверное, еще и твоим телом, а касательно остального тебя – ты без понятия. Все, что я до сих пор от тебя видела, – это обиженная извиняющаяся щенячья физиономия и один и тот же незаданный вопрос во взгляде всякий раз, когда в разговоре повисает пауза. Тебе кажется, что это любовь. Так вот нет. А у меня – настоящее, и оно никуда не денется. Вот что я имела сказать. Можно идти?
Она меня убедила – я ей почти что поверил. Она меня любит, я ее нет. Она знает, чего хочет, а я без понятия. Совершенно логично.
– Останься, пожалуйста. Не уходи прямо сейчас.
– Не могу. Меня ждут в другом месте.
– В другом месте? Знакомый знакомого, ради которого нужно тащиться в центр? – Я пытался показать, что передразниваю ее интонацию.
– Нет, другой знакомый.
– И он тебе тоже небезразличен.
Она бросила на меня испепеляющий взгляд.
– Войны хочешь, да?
– Вовсе не хочу.
– Чего же тогда хочешь?
Она была права. Я был без понятия. Но одну вещь я хотел точно, и вещь эта была связана с ней – или обрести эту вещь я мог только через нее. Или я все-таки хотел именно ее, а все мои сомнения были просто последней отчаянной попыткой укрыться от этой простой правды. Что я хочу ее. Что мне суждено ее потерять. Что я сбросил все козыри и в руке больше – ни одной карты.
– Дай мне, пожалуйста, еще один шанс.
– Люди не меняются, ты не изменишься точно. А кроме того, что значит «еще один шанс»? Цитата из фильма?
– Вечно ты доводишь меня до трясучки.
– Потому что ты заговариваешь мне зубы. Когда созреешь, мне нужно вот это, – сказала она, внезапно опустив правую ладонь мне на ширинку и вобрав все, что у меня там имелось, в кулак, –
