Дар - Элеонора Бостан
– Я хочу взять ее.
Антон, доевший бульон, теперь никак не мог заставить себя проглотить кусочек курицы, он вдруг стал размером с целого петуха. Рита растеряно хлопала глазами, переводя взгляд то на подругу, то на Антона.
– Мой дед умер от рака, я никогда не говорила, да? – в ответ прозвучала тишина, она почти ничего о себе не рассказывала, и друзья давно научились с этим мириться. – Я все видела и знаю, что такое ремиссия.
Антон молчал, глядя в тарелку. На некоторых несчастных не действуют никакие обезболивающие, как бы они ни пытались, и им приходится нести свою боль, жить в ее черном коконе.
– Я не говорю, что у тебя рак, по крайней мере, не тот вид рака, какой привыкли видеть люди, но я знаю, что происходит и что произойдет, если ты не сделаешь то, что надо.
Она подошла и встала над ним, полная решимости и спокойной силы.
– А я готова и знаю, о чем прошу. Я справлюсь, я не такая святая душа, на мне много грязи, и именно поэтому такие, как я, могут делать самую грязную работу. Считай это частью вселенской справедливости, если хочешь, но ты должен сделать так, как я прошу.
Она права, думал Антон, это были холодные мысли человека на грани, стоящего пред последним поворотом на пути в ад, перед последней возможностью свернуть. В мире так много тех, кто заслужил такой участи, и она просто послужит посредником, человеком, сделавшим доброе дело – она ведь спасет меня, мою жизнь и накажет тех, кто заслуживает кары.
И да, такие, как она, люди, не боящиеся запачкаться ради того, во что верят – опора этого мира, как солдаты, вынужденные убивать, совершать зло, ради большего блага. И нет в мире никакого Добра и Зла, есть лишь жизнь – адский коктейль из двух ингредиентов, смешанный и взболтанный.
Антон принял решение и, подняв голову, встретился с ней взглядом.
***
– Нет.
– Слушай…
– Нет, теперь ты меня выслушай. – Антон говорил тихо, но в голосе было столько твердости и непоколебимой силы, что Аннета неохотно уступила, села напротив и принялась изучать свои тапочки. – Вы обе.
Он глубоко вдохнул, как перед погружением, и в каком-то смысле он действительно погружался на глубину и не хотел тянуть за собой тех, кому там было не место.
– Я услышал тебя, – начал Антон, – и твоя смелость, твое доброе сердце – это лучшее, что было в моей жизни. Вы обе – самый лучший подарок судьбы, какой я и просить не смел. Но сейчас речь о тебе, Аннета.
Он протянул руку, похожую на скелет и мягко приподнял ее подбородок, заставляя ее взглянуть ему в глаза. Он действовал интуитивно, чувствуя, что так будет правильно.
– Я не могу сделать то, о чем ты просишь, – сказал он, глядя в ее удивительные глаза – они пылали от злости и нежелания смириться и в то же время наполнялись слезами. Огонь и вода, подумал Антон, в этом все мы, люди. – Потому что это – обман, иллюзия того, что я должен был сделать сам, если бы мог. Но я не могу, в этом все дело. Судьбу нельзя обмануть, у нее есть только два условия, только две грани, как добро и зло, день и ночь, чет и нечет. Я могу либо оставить монету себе, либо отдать, все остальное – всего лишь вариации этих двух вариантов. И поскольку это мой выбор, я его сделал. Я принял решение, потому что не могу поступить иначе. Я оставляю ее, таков мой выбор. И это во-первых.
Он разорвал зрительный контакт, и Аннета тут же снова опустила глаза. По щекам потекли тихие слезы, и Антон подумал, что это второй раз, когда он видел ее плачущей. Что ж, вот теперь я видел все, улыбнулся он про себя, хотя сам был на грани.
– А во-вторых, – продолжил он, уже глядя на них обеих, хотя ни одна из девушек не смотрела на него, – это будет моя вина. Если я разрешу тебе взять ее, ты отдашь ее кому-то плохому, возможно он умрет, и это будет моя вина. А кто я такой, чтобы приговаривать кого-то к смерти? Даже если он ее заслуживает, и мир станет лучше без этого человека, нам ли это решать? А если он отдаст монету – в этом уж я не сомневаюсь – возьмет и всучит в руки ребенку? Или просто хорошему парню или матери? Умрет безвинный человек, и это будет моя вина, и не говорите мне, что это не так.
Он снова глубоко вдохнул, голова начала кружиться, а язва на ноге вдруг стала дергать, как будто в нее загнали раскаленный гвоздь, но все это больше не имело значения. Значение имело только одно.
– И твоя душа, – он снова приподнял голову Аннеты, на этот раз она так и не встретилась с ним взглядом, слезы катились по щекам, она плакала совершенно беззвучно. – Твоя душа будет проклята, потому что выбор невелик: ты можешь спасти только тело или душу. А я этого не допущу.
– Не знаю, что правильней и ценней, – продолжал Антон, – думаю, это каждый сам решает. И я уже все решил. Собственно, это не какой-то героический акт, я просто не могу сделать по-другому, может, и хотел бы, но не могу. Моя «моральная инвалидность», помните?
Рита всхлипнула и слабо улыбнулась, Аннета продолжала смотреть в пол. С ней я еще не закончил, понял Антон, она еще сражается, она не хочет сдаваться. И хотя он-то никогда не считал себя бойцом и не умел сражаться, но сейчас понял, что будет давить, пока не получит свое, потому что, опять-таки, не мог поступить иначе.
– И я хочу сказать вам еще кое-что, чтобы навсегда закрыть эту тему. Времени у меня мало и я не хочу тратить его на споры и разговоры об этой проклятой штуковине.
Он выдержал паузу, давая им возможность собраться с мыслями и услышать то, что он собирался сказать, а потом произнес четко и твердо:
– Я не отдаю ее, значит, если кто-то из вас ее возьмет, мы просто умрем вместе. Бессмысленной и глупой смертью. Вы это знаете, и это правда. Ее нельзя украсть, нельзя продать, нельзя выбросить, ее можно только передать другому. А я этого не сделаю.
Неожиданно беззвучные рыдания сотрясли Аннету, по-прежнему не поднимающую на него глаз. Вот теперь всё, понял Антон, теперь я победил. Хоть в чем-то.
Рита хотела встать и подойти к подруге, но та остановила ее жестом, так и не глядя ни на кого. Несколько минут она беззвучно
