Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс
– Вот как! Вы так считаете, Джасмин?
– Ну да. Я так считаю, – произнесла она неуверенно; этот стальной взгляд ее смутил.
– А что не так с вашим мужем, Джасмин?
– Что не так? Даже не знаю… редкая разновидность рака крови, атакующего костный мозг…
– Вроде лимфомы?
– Д-да.
– Но она атакует лимфатические узлы. Может быть, миелома?
– Я… не уверена…
– Или лейкемия.
– Кажется… да. Правильно.
– Мой первый муж умер от лейкемии.
– О-о… – Джессалин съежилась и сразу вспомнила кого-то из своих малышей, пойманного на откровенной лжи.
– Старая история. Сейчас бы ему было столько же, сколько моему сыну. Я была для него никем. Ублюдком.
Джессалин подыскивала нужные слова.
– Это… печально. Мне очень жаль.
– Нечего меня жалеть! Это все вежливые штучки. Если мне нет до него дела, то вам тем более. Было и сплыло.
Отсмеявшись, Риса вытерла рот салфеткой, оставив на белой ткани вульгарный отпечаток помады. И озадаченно-скрипучим голосом продолжила:
– Это по телевизору, или в кино, или в старомодных романах рассказывают, как люди отдают друг другу кровь, костный мозг и почки. Но не в реальной жизни, где мы ежедневно тремся друг о друга, как машины – бамперами. А если пользуемся одним туалетом, то вообще… – Риса ребром ладони провела себе по горлу.
Джессалин с уважительным видом задумалась над ее словами. Сердце протестующе стучало, но возражать она не стала.
Она надеялась, что этот мучительный бесконечный ужин заканчивается или уже закончился, даже потянулась к сумочке, когда раздалось презрительное:
– А вы, Джесалин, высокого о себе мнения, не так ли? Собираетесь пожертвовать супругу свой костный мозг. Зрители под впечатлением! – Риса изобразила аплодисменты, озираясь в практически пустом зале. – Думаете, он поступил бы с вами так же?
Ее огорошила эта внезапная враждебность.
– Д-да. Конечно.
– Вы уверены? У нас рифма: любовь, и не в глаз, а в бровь?
Джессалин схватила сумочку. С нее хватит!
В голове мелькнуло, что Уайти ради нее пожертвовал жизнью. Обменял жизнь на идеал мужчины, который приведет жену в восхищение. Видимо, ему чего-то не хватало. И он вообразил себя дерзким, отчаянным парнем, воплощением мужского начала, тем, кто не побоялся затормозить на автостраде и бросить вызов двоим полицейским, годившимся ему в сыновья, чтобы остановить зверскую расправу.
Для тебя, дорогая. Я это сделал для тебя.
Он ее ни в чем не винил. Кого угодно, только не ее.
– Я пойду. Извините.
Она рассчитается за них двоих, только бы поскорей унести ноги. Заплатит кредитной карточкой, даже не взглянув на чек. Так всегда поступал Уайти в ресторанах. Но Риса ее жеста не оценила.
– Считаете себя небожительницей. Раскидывались высокими словами, строили тут из себя. Думаете, я не в состоянии оплатить свой хренов ужин? Да у меня денежек больше, чем у вас, Джес-лин! И знаете что? Вам не мешало бы постричься. Вы, с вашими «белоснежными» волосами, похожи на деревенщину. А сами небось считаете себя шикарной.
Запуганная Джессалин впопыхах оплатила счет. Хозяйка заведения уставилась на разъяренную Рису, а затем постаралась отвести глаза и не слушать ее тирады.
Блондинка преследовала ее и на автостоянке, изрыгая путаные обвинения. Джессалин, ошарашенная, втянула голову.
– Не уважаете других, да? Тех, кто «ниже вас». Хвастаетесь, что вы готовы умереть за мужа, а он за вас, чушь собачья, никто ни за кого не умирает, вешаете людям лапшу на уши. Да кто вы такая? Стойте! Куда вы от меня убегаете?
Джессалин вся дрожала. Никогда еще с ней так не обращались, и уж точно не во взрослой жизни.
Она держала в руке ключи от машины, но блондинка подскочила к ней проворно, как кошка, выхватила связку и с криком злобной радости зашвырнула в высокую мокрую траву.
После чего зашагала к своему автомобилю.
А Джессалин, стоя на коленях и сдерживая слезы, шарила в колкой траве. Влажный воздух, моросит дождь. И Уайти нет рядом, все-таки он ее оставил.
Поскрипывают мельничные жернова на ветру. Звуки уязвленного самолюбия и безнадеги. Где-то вдалеке каркают вороны. Она шарит на ощупь в ползучей полевице в поисках ключей, без которых ей не вернуться домой.
Мозг накрыло черным крылом, промелькнули когти. Несколько месяцев назад она боялась повредиться умом – вдруг там что-то треснет и рассыплется на множество осколков. Но этого не произошло. Увы, она сохранила рассудок. Может, в этом и заключается ее наказание? Неизменный, неумолимый рассудок.
Все шарит и шарит в траве.
Поскользнулась, упала. Страшная усталость. Ключи потерялись, про них можно забыть. Потеряется ли жизнь, вот вопрос.
Вязкая змеистая грязь. Как будто уже проникла в горло, в легкие. Легкие – какой загадочный орган… органы. Могут отказать в любую минуту.
Ловит воздух ртом, задыхается, рот уже залеплен грязью.
Уайти где-то рядом, спорый, умелый. Он никуда не исчез, просто наблюдал за ней со стороны.
У него есть складной нож, швейцарский армейский нож, сохранившийся с мальчишеских лет. Острым концом он делает трахеотомию беспомощной задыхающейся жене, а та вспоминает: в детстве он был скаутом и научился оказывать первую медицинскую помощь.
Из раны в горле хлещет кровь, но терапевтический эффект достигнут: она будет жить.
Ты сможешь дышать через рану, успокаивает ее дорогой муж. На всякий случай вставляю…
В крошечное отверстие в трахее он просовывает обыкновенную соломинку. Она почти не чувствует боли, так, приятное онемение, как после эфира.
Через несколько секунд закупорка рассасывается. Она начинает худо-бедно дышать.
Ты сможешь дышать через эту соломинку. Что тебе еще нужно? Ни о чем больше не проси.
Кезиахайя
Лежа в кровати, он произносит имя вслух – Кезиахайя.
Необычное сочетание звуков – Кезиахайя.
Никакой мягкости, ничего убаюкивающего, жесткие, резкие слоги – Кезиахайя.
Другие на ферме называли жизнерадостного молодого нигерийца ростом под два метра Амосом, но ему это имя казалось слабым, библейским. Другое дело африканское – Кезиахайя.
Он лежит без сна в своей хижине с оловянной крышей, по которой барабанят капли дождя, и в сладкой муке повторяет – Кезиахайя.
В муке невысказанной любви – Кезиахайя.
– Тебе не нужна помощь? – как бы между прочим спрашивал он у черного парня со шрамами на щеках.
В ответ он не услышал ни прямого «да», ни недвусмысленного «нет».
Невнятное «не сейчас». С последующим «о’кей?».
У Кезиахайи вошло в привычку сопровождать почти каждую фразу этим словечком.
Будь то утверждение или вопрос. О’кей?
Знак пунктуации. Вербальный тик. Поэтому любая его фраза звучала не как окончательная, а как предположительная.
И широкая улыбка на мгновение растягивала нижнюю часть лица. И легкий прищур образовывал морщинки в уголках глаз.
Он относится ко мне с подозрением? Побаивается меня? Потому что я белый? Потому что я посторонний? Вирджил снова и снова задавал себе эти вопросы.
Роскошь недоумения,
