Доктор, не споткнитесь о поребрик! - Жанна Юрьевна Вишневская
* * *
Ребенок, мирно сосавший палец в темноте и тишине утробы, вдруг проснулся от какого-то дискомфорта. Он перевернулся, пытаясь устроиться поудобнее и заснуть опять, но вдруг почувствовал, что какая-то неведомая сила подталкивает его вперед. Вода, в которой он мирно плавал, резко пошла на убыль, как будто кто-то выдернул пробку в ванной. Ребенок несколько раз суетливо повернулся с боку на бок. Не было ощущения привычного покоя, голова уперлась во что-то мягкое, упругое, которое поддавалось под давлением его тела, раскрывалось и пропускало его дальше по туннелю. Было немного больно, но мягкие косточки легко поддавались, и ребенок, не застревая, потихоньку продвигался вперед всякий раз, когда вокруг все сжималось и сокращалось, а потом наступала минута расслабления. Промежутки между давлением становились все короче, а сама сила, толкающая его беспомощное тело, – все мощнее. Иногда было тяжело дышать, он инстинктивно открывал рот, и туда заливалась мерзкая жижа. Ребенок отчаянно бился и безмолвно молил о помощи. Хорошо, что трубка, идущая от большого и сильного тела, кормившая его все девять месяцев, еще оставалась полна живительной влаги. В короткие промежутки покоя, пока трубка не сжималась от очередной судороги, ребенок успевал получить передышку и набраться сил до очередного толчка. Ребенок не понимал, что происходит. До сих пор его холили и лелеяли, гладили, ему пели песни. Теперь он слышал только отчаянные вопли и чьи-то чужие встревоженные голоса. С каждым толчком голоса становились все ближе, а страшный животный крик, в котором с трудом угадывались знакомые нотки, – все громче. А потом все кончилось. Давление прекратилось, он больше никуда не двигался. На секунду стало не так больно, затем он почувствовал, что сил совсем не осталось, он не мог даже пошевелиться. Трубка оказалась пережата между ним и каналом, по которому он так отчаянно проталкивался вперед. Стало нечем дышать, ребенок пару раз дернулся и затих. Тяжелая и вязкая муть стала заполнять голову, руки и ноги сделались ватными и безжизненными. Где-то в отдалении он еще слышал чужой голос, но и тот становился все тише и тише и уже почти смолк. Но вдруг к голове что-то плотно и больно присосалось и потянуло тело ребенка. Канал послушно раздвинулся, стало чуть легче дышать, и, как сквозь вату, ребенок снова услышал голоса, взволнованные и уговаривающие. А его все тянуло и тянуло, и наконец в глаза ударил свет, и младенец послушно выскользнул в чьи-то сильные и уверенные руки.
Почти бездыханного, с полным ртом слизи его безжалостно перевернули вверх ногами, встряхнули и стали шлепать по спинке. Этот звук был особенно громким в звенящей напряженной тишине палаты. В рот засунули что-то противное, похожее на резиновую лягушку, да еще и стали довольно больно ей жамкать, продвигая ее все глубже и глубже, прямо внутрь горла. И от такой бесцеремонности ребенок, срыгнув оставшуюся в дыхательных путях жижу, обиженно заорал. Стало весело и шумно, а он невидяще озирался, чмокал губами. Трубку, через которую бесперебойно доставлялись питье и еда, зачем-то сразу перерезали, и она болталась у него между ножек, пустая, жалкая и совершенно бесполезная. Ребенок завопил еще громче, и тогда его приблизили к чему-то большому, белому и теплому. Он сразу узнал голос, и даже прикосновение рук показалось знакомым. Его подложили к мягкому сосуду с розовой пупочкой на конце. Ребенок чмокнул губами и инстинктивно схватил пупочку. Во рту сделалось сладко и вкусно, хотелось еще, младенец схватился за сосуд, но, увы, он был пуст. Ребенок опять заплакал. Тогда его взяли на руки, отнесли под теплую лампу, помыли, туго завернули и положили на знакомое теплое тело. И вдруг прямо ему на лицо что-то капнуло, он обрадовался, но капля оказалась соленой и невкусной. Наконец ребенок все-таки нащупал знакомую пупочку, опять присосался к ней и спокойно уснул.
* * *
В этот раз опять удалось обойтись без операции.
В родильном зале радостно суетились и гудели медсестры, нянечки, только старый Косырев сидел на маленькой табуретке и вытирал пот. Теперь стерильность была уже не важна. Все закончилось благополучно, хотя уже готовили операционную для кесарева, когда поняли, что ребенок застрял в канале и появились тревожные сигналы асфиксии и слабости родовой деятельности. Даже вызвали Нурееву.
– Ловко ты наложил вакуум! – похвалила старшая операционная сестра. – Скажи честно, не хотелось Косыреву возиться с кесаревым, а?
Сергей Миронович только пожал плечами.
– Опять течет! – ворчала санитарка и затыкала раковину пеленкой. – Где он запропастился, слесарь этот?
Слесарь Снесарев тоже был личностью легендарной. Он жил прямо в роддоме, в подсобке. А поскольку роддом был старый, и все время что-то ломалось, то слесаря вызывали в родильную и предродовую чуть ли не чаще, чем врача. Бывали даже курьезные случаи, когда ему приходилось срочно что-то чинить, а роженица уже находилась в зале. Для стерильности Снесарева одевали в халат, шапочку и бахилы. Роженицы с изумлением провожали глазами «врача», который уверенно шел к раковине, доставал разводной ключ и начинал ковыряться в системе. Потом так же молча, собрав инструменты, уходил.
Так и сейчас: роженицу увезли, ребенка после вакуумных родов забрали на обследование педиатры, нянечка еще не успела отмыть пол от крови и околоплодных вод, а слесарь уже прочищал засорившееся колено в раковине и, как всегда, ворчал по поводу старых ржавых труб.
– Снесареву – слесарево, а Косыреву – кесарево, – устало сказал доктор Косырев и пошел в ординаторскую писать карточку.
Глава седьмая
Введение в гистологию и патанатомию. Anima mortua,
или Пенистый камикадзе
Новоиспеченная злокачественная клетка ехидно озиралась по сторонам и потирала пульсирующие щупальца цитоплазмы. Когда-то она была такой же, как все, послушно делилась и образовывала дочерние клетки, похожие друг на друга, словно две капли воды, наделенные одинаковыми функциями и даже с примерно одинаковым сроком жизни.
Но в этот день под влиянием то ли вируса, то ли избытка радиации клетка неожиданно для самой себя начала бешено делиться, хаотично тасуя нуклеотиды, превращаясь в хищную пиранью, сжирающую окружающие здоровые ткани. Ее соседки с ужасом смотрели, как клетка увеличивается в размерах и, легко разрушая защитную оболочку, безжалостно поглощает их внутренности. Они пытались сопротивляться, захлопывая поры мембран, как ворота крепости перед осадой неприятеля, но сдавали позиции под мощным напором патогенных веществ. Понимая, что их сопротивление скоро будет
