Доктор, не споткнитесь о поребрик! - Жанна Юрьевна Вишневская
Первыми в горячую от повышенной температуры точку бросились войска быстрого реагирования – белые кровяные тельца. Лейкоциты катапультировали специальный белок, который, как сеть, опутал паталогическую клетку. А потом появились моноциты, с виду такие незрелые и безобидные. Злокачественные клетки поначалу даже не среагировали. Они в безумии кишели повсюду, не только формируя опухоль на месте, но уже готовясь оторваться от маточной ткани и поплыть в кровяном потоке, распространяя болезнь по всему организму. Тем временем с виду безобидная клетка, похожая на мыльную пену, беспрепятственно подплыла и как бы невзначай дотронулась до злокачественной ткани. Раковые клетки почувствовали опасность, напряглись, но было поздно. В мгновение ока моноцит превратился в злобный макрофаг, многоликий и вездесущий, и, сопя от натуги, стал заглатывать и переваривать чужеродный белок. Это был сигнал к наступлению. Со всех сторон спешила помощь. Макрофаги набрасывались на раковые клетки, сжирали их без остатка и погибали, потому что жизни пенистым камикадзе отпущено всего каких-то два дня. Но они лучше умрут героями, утащив с собой часть вражеского генома, чем распадутся на составляющие, просто потому что пришло их время.
Раковые клетки сопротивлялись долго и упорно, но все-таки в этот раз они проиграли. Гордые выжившие макрофаги с чувством выполненного долга уплыли доживать оставшиеся часы в спокойном месте. Поле боя было расчищено санитарными войсками, омыто живительной плазмой. Здоровые клетки теперь могли спокойно делиться и размножаться, а то, что под микроскопом будет виден небольшой рубец, не беда – тело этого даже не почувствует. И если по каким-то причинам придется взять биопсию, то врач-патологоанатом запишет в заключении: «Гистологическое исследование выявило остатки воспалительного процесса и формирование соединительной ткани. Патологические клетки в ходе исследования не обнаружены».
* * *
Алеша Поляков не хотел идти в медицинский институт. Собственно, он вообще не хотел учиться. Еще в школе он с существенным энтузиазмом участвовал в общественной жизни: издании стенгазет, в разных пионерских и потом комсомольских мероприятиях. Он не только придумывал едкие, искрометные надписи к фотографиям, но и научился делать неплохие снимки, выпросив у родителей на день рождения вполне приличный фотоаппарат.
И все-таки родители настояли на медицинском, аргументируя тем, что мальчика, с учетом хронического недостатка тестостерона в этом вузе, оторвут на приемной комиссии с руками, ногами и органами внутренней секреции. Быть курсовой элитой, бесспорно, хотелось, а еще больше не хотелось в армию, где тестостерона и дедовщины предостаточно, а женщин – кот наплакал. В медицинском же была военная кафедра, которая освобождала от воинской повинности, а пару месяцев сборов уж как-то перетерпеть можно.
Подключили связи. Ценой его поступления оказалась всего-навсего хрустальная люстра, что было вполне по карману не очень состоятельным, но амбициозным родителям. Алеша наивно думал, что ему просто повезло, а ему подставили несколько запятых в сочинение и не задали дополнительных вопросов, когда он бодро отбарабанил закон Гука на экзамене по физике. С химией проблем вообще не было. Ему хватило бы и четверки, но билет достался легкий, предмет он любил, преподаватели были подготовлены, так что неожиданно даже для себя он получил пятерку. Оставалась биология. Теоретически Полякову хватило бы тройки, но он честно ответил по билету и получил вполне заслуженную четверку. Причем преподаватель доверчиво к нему наклонился и шепнул, что может, конечно, вытянуть его на пятерку, но, поскольку количество высших оценок строго лимитировано, кого-то придется срезать до четверки, и этому бедолаге может не хватить баллов для поступления. В подтверждение педагог выразительно посмотрел на сидящего за соседней партой модно одетого абитуриента, который совершенно спокойно озирался по сторонам, даже не пытаясь для приличия что-то написать на лежащем перед ним стерильно чистом листе. Как выяснилось позже, свою пятерку он получил. Видимо, там дело не обошлось хрустальной люстрой. Чистый лист тянул как минимум на финский мебельный гарнитур.
В результате Алеша не только поступил в институт, но даже стал получать стипендию. Учился он хоть и без особого желания, но ровно, был уверенным хорошистом, его даже выбрали старостой группы. Единственное, что смущало, – все остальные его сокурсники уже примерно знали, кем хотят быть, вступали в научные кружки при кафедрах, участвовали в исследовательской работе, ассистировали на операциях. Полякову все это было неинтересно. Он продолжал заниматься общественной жизнью, много фотографировал, и несколько его работ были выставлены в каком-то доме культуры.
Ему нравилось работать с объективом, настраивать свет, выбирать ракурс. К нему обращались, если надо было отрегулировать микроскоп, – это он умел и любил. Ему доставляло удовольствие налаживать оптические приборы, глаз у него был острый, и детали он видел, как никто. Сокурсники старательно щурили один глаз, пытаясь отличить нейтрофил от базофила, а Поляков ловко подкручивал колесики, смотрел в микроскоп, не щурясь, и находил патологические клетки чуть ли не быстрее самого преподавателя.
Слава о его таланте фотохудожника быстро разнеслась по институту, его стали приглашать на свадьбы и дни рождения. У нищих студентов не водилось денег на профессионального фотографа, а запечатлеть счастливый момент в жизни хотелось всем. Но однажды Алешу вызвали на кафедру судебно-медицинской экспертизы. Поскольку этот предмет им еще не преподавали, он не слишком встревожился – подумал, что предложат сделать фотопортреты преподавателей и других работников кафедры, как уже бывало раньше. Но того, что произошло дальше, он уж совсем никак не ожидал.
Последние пятнадцать лет кафедрой заведовала Софья Арнольдовна Лазовская. Работа судмедэксперта, специалиста по вскрытию криминальных трупов и жертв несчастных случаев, – не самая ожидаемая профессия для единственной и горячо любимой дочери из интеллигентной семьи, но Софочке она досталась по наследству. Ее дед и отец были судебными экспертами и, конечно, хотели передать свои знания и накопленный опыт сыну и внуку. Но мальчика не случилось, а получилась любознательная девочка, которая, едва научившись читать, с интересом стала разглядывать атласы и учебные пособия по судебной медицине, написанные ее именитыми родственниками. В возрасте семи лет она ввела в ступор домработницу, разделывающую курицу, словами, что у несчастной птицы налицо все признаки асфиксии: коллапс легких и посиневшие конечности. Софочкина мама, которой нажаловалась домработница, только махнула рукой. Конечно, ей не очень хотелось, чтобы дочка возилась с трупами, как ее тесть и муж, но, зная упрямые гены Лазовских, перечить мама не стала.
Софья легко поступила в медицинский, осталась на кафедре судмедэкспертизы, еще в студенчестве написала несколько любопытных научных работ по осмотру трупов на месте происшествия. По случайности вышла замуж за простого инженера-механика. Дома о работе никогда не говорила.
