Индекс Франка - Иван Панкратов
— Виктор Сергеевич, готово! — раздался голос из того конца коридора, где была палата. Платонов взялся за резиновые ручки каталки, но вдруг захотелось спросить:
— Вы упомянули отца. Своего мужа, как я понимаю. Но привёз вас сын.
Хотя вопросительной интонации в этих фразах не было, Лидия Григорьевна все поняла.
— Он давно расстался со мной. С нами. Правда, сыном интересовался живо. Дрон это его подарок. И, кстати, единственный, что Вадик у него принял. Он к нашему разводу отнёсся слишком болезненно, встал на мою сторону — но перед дроном устоять не смог. Я его понимаю. И разбитая игрушка, ради которой он поступился принципами, надолго встала между нами…
— Между прочим, мы ждём, — грозно сказала Ольга, появившись из-за угла. — Почти пять утра. Уложить бы её, да хоть на полчасика ноги вытянуть. Если что-то ещё не спросили — в палате спросите.
Платонов согласился со справедливым замечанием и толкнул каталку. Лидия Григорьевна приподняла голову, чтобы лучше видеть Виктора. Ему казалось, что она не хочет заканчивать этот разговор и ждёт, когда медсестра и санитарка оставят их одних. Он улыбнулся ей уголком рта — и вдруг понял, что всё это время разговаривал с ней в маске.
Белякова не увидела улыбки, но умиротворённо опустила голову на подушку. Вдвоём с Ольгой Платонов завёз каталку в палату, пациентка аккуратно спустилась на кровать. Виктор видел, что боли у неё в ноге нешуточные — и решил назначить трамадол, чтобы женщина поспала.
— Спасибо, — тихо поблагодарила Лидия Григорьевна уходящую из палаты медсестру. — Закройте окно, пожалуйста, — затем попросила она Платонова. — Прямо в голову дует.
Виктор повернул рукоятку на раме. Проветрить палату до конца так и не удалось; да, наверное, и никогда уже не удастся. Запахи гнойной хирургии исчезают только вместе с самой гнойной хирургией, вместе с больными, бельём, кроватями и стенами.
Лидия Григорьевна дотронулась до руки Виктора, привлекая внимание. Платонов посмотрел на неё сверху вниз.
— Я ему тогда сказала: «Очень хочу посмотреть, чем это кончится!» Тот образ жизни, что он вёл, дерзость его, глупость, хамство, какая-то детская показушная храбрость… Сказала — и сама его реакции испугалась. Он сбегал на улицу за остатками дрона, вернулся без лифта, бегом, еле отдышался, стоит передо мной, держит его в руках по частям. Я вижу, что какие-то проводочки торчат, лопасти поломаны, у камеры корпус треснул. Вадик постоял, посмотрел молча — и вдруг швырнул мне это всё в грудь, а потом толкнул. Я не ожидала, оступилась, упала. Прямо об угол стола ногой ударилась, в глазах потемнело от боли. А он стоит надо мной — и ни тени испуга, ни тени сомнения…
— Ногой? — переспросил Платонов. — Этой ногой? — и он указал на правое бедро под одеялом.
— Да, этой. И он мне даже встать не помог. Убежал в свою комнату, закрылся там, звонил кому-то, смеялся, потом музыку громко включил. А я долго лежала на полу, сил подняться не было — не от боли, а от обиды, наверное… Мы, конечно, потом помирились. Дня, наверное, через три. Вернулся из школы с цветами, попросил прощенья. Я в слёзы. Он тоже чуть не разревелся. И нога у меня к тому времени уже попритихла, синяк только расползся на всё бедро. А через полгода вдруг заболела снова. Не каждый день. По чуть-чуть, чаще всего на погоду. Раз в неделю. Потом чаще. Потом шишку какую-то нащупала, но как-то значения не придала…
«Значит, вот откуда саркома», — Платонов немного отступил от окна, чтобы не нависать над пациенткой.
— Скоро и Вадик заметил, что я хромаю. Спросил. Не помню, что ответила — что-то вроде «Не переживай». А он вдруг вспомнил про Верочку, про врача своего из больницы, где Вадик… Да, вы же не знаете. У него лет десять… нет, уже одиннадцать лет назад была тяжёлая черепно-мозговая травма, попал под машину на пешеходном переходе прямо возле школы, нейрохирурги над ним колдовали в операционной часов пять, спасли. А Верочка невролог, потом занималась им около года, у него ведь проблемы с речью были, рука левая не работала в полную силу… Умничка, справилась со всем, я ей по гроб жизни благодарна, — тут Лидия Григорьевна сделала паузу, невесело усмехнулась.
«Действительно, справилась, — удивился во время этой паузы Виктор. — Совсем не заметно, что у Белякова были проблемы с речью и моторикой».
— Надо же, по гроб жизни… — продолжила Лидия Григорьевна. — Судя по всему, не так уж и долго теперь. Ну да ладно, было бы о чём сожалеть. Женщина она такая обходительная, почти ровесница моя, немного постарше. И начали они меня с Вадимом лечить…
— Детский невролог? Без точного диагноза? — спросил Платонов. — Без хирурга, без рентгена, без анализов? Странный способ выздороветь…
— Доктор эта сказала, у меня то ли фиброма, то ли ещё какая-то «ома» после ушиба. Что ничего страшного, есть масса способов лечения, какие-то уколы, травки, добавки. Она-то к тому времени из больницы ушла в частную клинику, но Вадик её сумел найти, поговорил с ней, о себе напомнил, обо мне рассказал. Я слушала их обоих и покорно выполняла. Правда, Верочка мне порой казалась какой-то рассеянной, иногда называла меня вместо Лиды то Людой, то Ларисой… Приходила она редко, раза три всего, в основном всё контролировал Вадик. А я глотала таблетки, ногу мазала всякими пахучими штуками, медсёстры порой мне капельницы ставили… Иногда, вот не вру вам, легче становилось от лечения, — Лидия Григорьевна попыталась улыбнуться. — Казалось, что и болячка меньше стала, и ходить я бодрей как-то начинала. Правда, ненадолго. А несколько месяцев назад ранка там маленькая появилась. Потом все больше и больше… Вера уже не приходила, всё с Вадимом созванивалась, советы давала, он ей по телефону фотографии моей ноги пересылал. Перевязки сам делал, мужественно так, не поморщился ни разу…
— Вы не замечали разве, что процесс куда-то не туда идёт? Может, Вадим догадывался? Я уже про Верочку вашу молчу, — сурово сказал Платонов. Он видел много пациентов, неверно оценивающих свои шансы, но с таким подходом встретился впервые.
— Замечала, почему же нет, — невесело ответила Лидия Григорьевна. — Но было очень страшно. Сначала страшно узнать правду. Потом — что время упущено, что всё надо было делать по-другому. А у меня чувство такое… Я думаю, вы поймёте — оно хотя бы раз в жизни каждого посещает. Чувство, как будто я сама в этом всём виновата. Спровоцировала его своей руганью, игрушкой разбитой; он толкнул, я упала. Вадик вроде и помочь хочет, старается. Это же только потом…
— Что потом? — Платонов уже не смотрел на часы, ожидая конца с каким-то пугающим его самого интересом.
— Я его, конечно же, спрашивала насчёт поликлиники и нужных в моем случае врачей. И его спрашивала, и Верочку, пока виделась с ней. Язва увеличивалась, опухоль росла. Нужно было что-то делать. А он серьёзно так: «Ты разве не видишь, что доктор скоро вообще не понадобится? Всё идёт хорошо, мы справляемся».
«Доктор, действительно, скоро не понадобится», — подтвердил Платонов, едва не сказав это вслух.
— … Это как гипноз был, не поверите. Перевязку сделает, в магазин сходит, суп сварит, в аптеку сбегает. Окружил заботой, как колючей проволокой. Пока его дома нет — думаю, что надо бы к врачу. Как придёт из института — так всё
