Индекс Франка - Иван Панкратов
Отвечать на эти вопросы дежурной смене с утра очень не хочется. Очень-очень. Потому что всем в этом зале и за его пределами понятно — лечебно-диагностический процесс организует не дежурная смена. Она его только использует в установленных рамках (исходя из тех самых инструкций в папочках). А уж как его установили, кто установил и зачем — эти вопросы лучше не поднимать.
Платонов ещё с госпиталя помнил, что это, по сути, и есть «синдром начмеда» — с утра задавать вопросы по организации приёма пациентов ночью. Спрашивать, критиковать, грозиться принятием мер административного воздействия (за этими бюрократическими терминами обычно скрывались банальные выговоры и лишения премий). Критик — он ведь человек, который сделал бы лучше вас. Если бы умел.
— Не умеешь работать — руководи. Не умеешь руководить — проверяй, — азбучная армейская истина пригодилась Виктору и на гражданской службе. Правило неопровержимое. Правда, в госпитале ещё добавляли: «Хуже нету сволочей, чем начальство из врачей», но там это имело смысл — ушедшие на недосягаемые административные должности офицеры быстро теряли связь с лечебной работой и, будучи врачами по диплому, по факту превращались в проверяющих-зомби. Приезжая из столичных краёв к ним в госпиталь, они что-то вспоминали, но поверхностно и не отчётливо, так что решения по результатам проверок принимали жёстко и с позиций командных, а не врачебных. Ни к чему хорошему такой способ проверок не приводил. Его научились обходить при помощи бань, коньяка, ресторанов и сезона красной икры (в итоге генералитет стал приезжать в основном осенью, увозя полные портфели браконьерского продукта и назначая оценку «удовлетворительно»).
Во время своей новой жизни в бюджетном здравоохранении Виктор уже понял, что чаще всего начальство само мотается по инстанциям, пытаясь предупреждать возможные конфликты. То в муниципалитет, то в ФОМС, то в следственный комитет; кому конфеты, кому кофе, кому дорогущий виски. И уж если какому барину из высокого кабинета захотелось лично посетить больницу, то значило это лишь одно — проблема столь серьёзна, что решить её путём телефонного звонка, подписанного акта или оплаченного штрафа совершенно невозможно.
Иногда Платонов видел абсурдность возникающих претензий — но не пытался их оспаривать. Более того, он вспоминал одного из старых госпитальных начмедов со смешной, откуда-то из детских воспоминаний, фамилией Шаферсон и понимал, что время таких руководителей, к сожалению, прошло. Этот самый Шаферсон был поставлен окружным начальством на должность начмеда по принципу силового внедрения, без всякого одобрения нижестоящего звена — для армии дело обычное. Ничего хорошего в госпитале от такого назначенца не ждали по определению.
Однако прибыв на место и вступив в должность, Шаферсон чуть ли не в первую очередь заинтересовался тем, как протекает работа дежурной службы в ночное время. Для этого он изучил все существующие руководящие документы, а потом просто стал приходить по ночам в приёмное отделение и дежурить вместе со сменой. Сидел тихо в сторонке и следил, глядя на часы, за тем, как быстро всё происходит, делал какие-то пометки в блокнотик. Если пациент требовал дополнительного привлечения диагноста — садился в машину и вместе с дежурным водителем ехал по ночному городу забирать из дома рентген-лаборанта или, например, часто дежурившую на дому маму Платонова, тогда анестезиолога (кстати сказать, глупая ситуация с невозможностью экстренного наркоза среди ночи из-за нестыковок штатного расписания была решена именно Шаферсоном после ряда его ночных вылазок).
— Елена Владимировна, вы собирайтесь, а мне дайте вам помочь, — говорил Шаферсон, напяливая на сонного шестилетнего Платонова детскую мутоновую шубу. — Так, валенки твои где? И игрушку возьми…
По пути Виктора завозили к деду, а мама уезжала с начмедом в госпиталь на наркоз. Вот таким нехитрым образом дотошный подполковник всего за месяц практически полностью реорганизовал ночные дежурства. Он вернул ночных рентгенлаборантов, добавил в реанимацию дежурного анестезиолога и заставил представителей всех диагностических служб составить графики для вызова их среди ночи и по выходным. Кто за всё это будет платить — такие вопросы Шаферсона не интересовали. Армейская медицина должна быть безотказна, как автомат Калашникова.
Виктор вынес это правило с собой в гражданскую жизнь, надеясь, что здесь всё происходит хотя бы приблизительно так же. Но после нескольких сброшенных ночных звонков по поводу рентгена и гастроскопии его вера в медицину и здравый смысл несколько поколебалась.
Каждый раз, заступая на дежурство, Платонов надеялся, что ему не придётся решать нерешаемые задачи и вызывать людей, что принципиально не отвечают на звонки. И каждое утро он, заходя на пятиминутку, радовался тому, что подобных ситуаций не возникло…
Кравец сегодня вошла едва ли не самая последняя, держа перед собой несколько журналов из приёмного отделения. Многие хирурги, что видели её вообще впервые, оторвались от экранов телефонов, подняли головы и взглядами проводили Полину Аркадьевну до стола — она же, словно чувствуя взгляды, шла неторопливо, как на подиуме. Положила журналы перед начмедом, развернулась, посмотрела сразу на всех и ни на кого, увидела свободное место в первом ряду, села. Платонов тоже сидел в первом ряду, но на другой половине зала. Поймать её взгляд никак не получалось; иногда казалось, что ему это удалось, но нет — ни единый мускул не дрогнул на её лице. Виктора не существовало, словно и не дежурили они вместе; будто и не дышала она ему в щеку с благодарностью «Спасибо».
Платонов пожал плечами, развернул листок с докладом, пробежался взглядом, но сам потихоньку продолжал поглядывать на Кравец. Полина Аркадьевна в ожидании доклада листала что-то в телефоне; Виктор отметил её маникюр, на который не обратил внимания ночью. Кравец вообще словно пришла на работу из дома, а не из ординаторской — она выглядела отдохнувшей, и, казалось, успела с утра принять душ, вымыть голову, сделать зарядку и выпить чашку дымящегося кофе. Макияж, укладка — всё было на месте. Она тихонько покачивала носком туфли на высоком каблуке, закинув ногу на ногу.
Тем временем в зал вошла Анна Григорьевна, она же кандидат медицинских наук Реброва, она же начмед больницы. Вошла обычной для себя мощной, но какой-то обречённой походкой Людмилы Прокофьевны из «Служебного романа», неся под мышкой несколько историй болезни, по которым — а это знали все и всегда — и у неё, и у страховой компании к врачам есть претензии. Не доходя до своего места, она чёткими движениями раздала истории заведующим отделениями, села на своё место за столом и произнесла:
— Вернуть мне до тринадцати ноль-ноль. Я потом убываю в Фонд — там нынче какой-то не вполне вменяемый эксперт сидит, дотошный до жути. Поэтому сделайте так, чтобы по всем моим закладкам дефектов ведения историй не было. Чтобы не было глупостей вроде «Я забыла расписаться». Ваши росписи нам очень дорого стоят.
Она помолчала, достала телефон из кармана халата, посмотрела время.
— Ладно, давайте, докладывайте, — она посмотрела на Кравец. И Платонов вдруг увидел в глазах Ребровой несколько эмоций сразу, причём каждая из них боролась за право доминировать. Анна Григорьевна смотрела на Кравец и с интересом, и с удивлением, и с насторожённостью — одновременно как начальник, как женщина и как врач. Полина Аркадьевна тем временем встала, подошла к небольшой трибуне из каких-то времён советских партсобраний, положила перед собой журнал с докладом, сухо и коротко кашлянула. Для Ребровой это был словно знак — она вышла из ступора, раскрыла блокнот и приготовилась записывать.
Платонов не особо вслушивался в негромкий голос Кравец — как и практически всем в этом зале, сухая статистика дежурства ему была неинтересна. Впрочем, и дежурили, и докладывали все по-разному. У кого-то смена в докладе напоминала скорее бесконечный подвиг и борьбу за живучесть, а иные же скромно и быстро излагали ряды цифр из журнала, чтобы не привлекать внимания к дежурным вечеринкам в стиле «Великий Гэтсби» под коньяк, шоколад и мороженое. Доклад Полины оказался чем-то средним между тем самым подвигом и плохо скрываемой скукой от граф журнала «Поступило», «Выбыло», «Умерло».
Виктор знал, что случись ему взглянуть назад со своего первого ряда глаз увидеть не удастся; все будут сосредоточены на своих смартфонах. Правда, внимание присутствующих было рассеяно не полностью — периодически они слышали интересующие их фамилии или диагнозы, поднимали головы, кивали чему-то своему и снова уходили в созерцание экранов. Платонов знал,
