Язык за зубами - Полина Панасенко
Моё ожидание прерывает сирена. От её звука я вскакиваю, вновь оглядываю рты вокруг себя. Сироты выглядят взволнованными. Они встают и выходят из зала. Высокая женщина-тётя подходит ко мне, издаёт несколько звуков и слегка толкает меня в спину в сторону двери. Во мне закрадывается смутная надежда, что мама стоит в коридоре, что она меня там ждёт.
Нет. В коридоре сироты готовят парад. Они выстроились у стены в колонну по двое человек. Высокая женщина-тётя берёт меня за руку, встаёт впереди строя и ведёт его за собой. Мы спускаемся по лестнице, по которой поднимались с мамой, поворачиваем налево, идём вглубь по тёмному коридору, в конце которого виднеется прямоугольник света. Свет приближается. Это дверь. Высокая женщина-тётя толкает её и отпускает мою руку. Мы в загоне.
Загон – это ещё хуже, чем ослепительный зал. Здесь кричит бессчётное количество ртов, их звуки сливаются в единый ор. Эхо отражается от асфальта, отражается от бетонного блока. Высокой женщины-тёти рядом со мной больше нет.
Я ищу место, которое могло бы послужить мне одновременно укрытием и наблюдательным пунктом. Я его нахожу. По периметру загона стоит забор из сетки. Вдоль одной стороны забора растёт изгородь из туй. Я протискиваюсь сквозь неё, там, где изгородь лысеет, пролезаю насквозь. Устраиваюсь, зажавшись между металлической проволокой и ветвями, передо мной открывается вид на всю территорию загона. Я немного разжимаю зубы. Хотя бы отсюда приближающаяся опасность будет видна издалека.
За спиной я слышу зовущий меня мамин голос. Я оборачиваюсь. Она стоит передо мной. По ту сторону забора. На той самой дороге, по которой мы пришли сегодня утром. Так она здесь меня ждала? Но ведь я же не знала. Если бы кто-нибудь мне сказал. Я-то ждала её в ослепительном зале. Никуда не уходила, так, как мне сказали делать, если я потеряюсь в Ашан-Центр’Дьё. Мне так хочется плакать, что ни одна слеза не выходит. Я вижу мягкий плюш маминой коричневой куртки, но дотронуться не могу. Я хотела бы раствориться в этой пушистой ткани, в искусственном мехе её капюшона. Я почти могу почувствовать этот густой бархат на своей коже. Я просовываю руки сквозь железный забор, тяну их к маме. Раз мы наконец-то нашли друг друга, я не понимаю, почему мы сейчас же не уходим домой. Я говорю: Я хочу домой. Здесь должно было быть что-то вроде Дворца пионеров, а не детский дом для глухонемых.
Вновь раздаётся сирена, и мама исчезает. Я вылезаю из туй, на ходу срывая веточку. Растираю её между большим и указательным пальцем и нюхаю. Пахнет дачей. Я рву несколько горстей про запас, засовываю их в карманы куртки. Неизвестно, сколько времени всё это ещё продлится.
Надо мной нависает силуэт высокой женщины-тёти, она снова подталкивает меня в сторону бетонного блока. Перед тем как зайти в дверь тёмного коридора, я вижу, как в самом дальнем конце загона мелькает фигура мальчика, сидящего на корточках, уставившись в пол. В руках у него деревянная палочка, которой он скребёт землю. Вокруг него никого нет.
* * *
Это не сироты. Это дети, чьи родители считают правильным каждый день приводить их в бетонный блок. И они вовсе не глухонемые, они прекрасно слышат и говорят. На французском. Мама пытается убедить меня, что мне надо пустить в ход сову. Надо просто сказать салю сава и подойти поближе. Я не хочу туда возвращаться. Я умоляю. Я уговариваю. Я угрожаю. Я плачу. Но на следующий день: бетонный блок, чёрная дыра, запах молочной пенки, ослепительный зал.
Сирена – самый надёжный звук всей этой зоны. Единственный, который имеет предсказуемые и стабильные последствия. Если сирена раздаётся, когда мы находимся в ослепительном зале, – все встают и спускаются в загон. Если мы слышим её в загоне – все поднимаются в ослепительный зал. Никаких исключений. Сирена / загон / сирена / ослепительный зал / сирена / загон. И так по кругу.
Теперь, когда приходит время загона, я сразу направляюсь в сторону туй. Эта окраина – мои владения. Отсюда я наблюдаю за мальчиком, который скребёт землю возле ворот. Рядом с ним никогда никого не бывает. Один раз я видела, как его кто-то толкнул. Он ничего не сказал, подобрал палочку, сел обратно на корточки и снова стал скрести. Поскольку он маленький и худой, я решила, что он, возможно, больной или бедный. За изгородью туй я каждый день собираю палочки и подбираюсь всё ближе и ближе к воротам. Я уверена, что мальчик меня заметил. Я точно видела, что он всегда следит за теми, кто приближается к его краю загона.
Однажды утром я беру палочку, вылезаю из-за туй и сажусь на корточки рядом с ним скрести землю. Медленно-медленно я пододвигаюсь до тех пор, пока не вижу руки мальчика, не поднимая голову. Бок о бок, мы скребём землю. Молча. Время от времени я поглядываю на его рот. Он мне нравится намного больше, чем те, которые беспрестанно издают звуки. Мне кажется, что с ним мы сможем друг друга понять. Мне хочется попробовать. Я поднимаю глаза и сначала вполголоса, а затем всё громче и громче, к нему обращаюсь. Я говорю про палочки, которые собрала за изгородью туй. Если он хочет, мы можем сходить за ними вместе. Мальчик поднимает голову и на меня смотрит. На секунду мне кажется, что он всё понял. Он открывает рот. Произносит нечто удивительное. Несколько раз подряд повторяет одно и то же. Я прислушиваюсь и мне кажется, что я что-то слышу. Ф-ф-ф-ф-филип. Ф-ф-ф-ф-филип. Филипп. Его зовут Филипп. И он – заика.
Вечером я рассказываю про своё знакомство в загоне. Облегчённые вздохи, поздравления, всеобщая радость. Филипп тут же утверждён, заочно усыновлён и переименован в Филиппчика. Мама говорит: Пойду напишу об этом бабушке с дедушкой. Это письмо она по чуть-чуть пишет каждый день.
В загоне я больше не лезу за тую, а сразу направляюсь к Филиппчику. В потоке звуков, которые издаёт
