Николай Гумилев - Шестое чувство

Юдифь

Какой мудрейшею из мудрых пифийПоведан будет нам нелицемерныйРассказ об иудеянке Юдифи,О вавилонянине Олоферне?

Ведь много дней томилась Иудея,Опалена горячими ветрами,Ни спорить, ни покорствовать не смеяПред красными, как зарево, шатрами.

Сатрап был мощен и прекрасен телом,Был голос у него, как гул сраженья,И все же девушкой не овладелоТомительное головокруженье.

Но, верно, в час блаженный и проклятый,Когда, как омут, приняло их ложе,Поднялся ассирийский бык крылатый,Так странно с ангелом любви несхожий.

Иль, может быть, в дыму кадильниц реяИ вскрикивая в грохоте тимпана,Из мрака будущего СаломеяКичилась головой Иоканаана.

Возвращение

Анне Ахматовой

Я из дому вышел, когда все спали,Мой спутник скрывался у рва в кустах,Наверно, наутро меня искали,Но было поздно, мы шли в полях.

Мой спутник был желтый, худой, раскосый,О, как я безумно его любил,Под пестрой хламидой он прятал косу,Глазами гадюки смотрел и ныл.

О старом, о странном, о безбольном,О вечном слагалось его нытье,Звучало мне звоном колокольным,Ввергало в истому, в забытье.

Мы видели горы, лес и воды,Мы спали в кибитках чужих равнин.Порою казалось – идем мы годы,Казалось порою – лишь день один.

Когда ж мы достигли стены Китая,Мой спутник сказал мне: «Теперь прощай.Нам разны дороги: твоя – святая,А мне, мне сеять мой рис и чай».

На белом пригорке, над полем чайным,У пагоды ветхой сидел Будда.Пред ним я склонился в восторге тайном,И было сладко, как никогда.

Так тихо, так тихо над миром дольным,С глазами гадюки, он пел и пелО старом, о странном, о безбольном,О вечном, и воздух вокруг светлел.

Солнце духа

Как могли мы прежде жить в покоеИ не ждать ни радостей, ни бед,Не мечтать об огнезарном бое,О рокочущей трубе побед.

Как могли мы… но еще не поздно,Солнце духа наклонилось к нам,Солнце духа благостно и грозноРазлилось по нашим небесам.

Расцветает дух, как роза мая,Как огонь, он разрывает тьму,Тело, ничего не понимая,Слепо повинуется ему.

В дикой прелести степных раздолий,В тихом таинстве лесной глушиНичего нет трудного для волиИ мучительного для души.

Чувствую, что скоро осень будет,Солнечные кончатся трудыИ от древа духа снимут людиЗолотые, зрелые плоды.

Падуанский собор

Да, этот храм и дивен, и печален,Он – искушенье, радость и гроза,Горят в окошечках исповедаленЖеланьем истомленные глаза.

Растет и падает напев органаИ вновь растет полнее и страшней,Как будто кровь, бунтующая пьяноВ гранитных венах сумрачных церквей.

От пурпура, от мучеников томных,От белизны их обнаженных тел,Бежать бы из-под этих сводов темных,Пока соблазн душой не овладел.

В глухой таверне старого кварталаСесть на террасе и спросить вина,Там от воды приморского каналаСовсем зеленой кажется стена.

Скорей! Одно последнее усилье!Но вдруг слабеешь, выходя на двор, —Готические башни, словно крылья,Католицизм в лазури распростер.

Отъезжающему

Нет, я не в том тебе завидуюС такой мучительной обидою,Что уезжаешь ты и вскореНа Средиземном будешь море.

И Рим увидишь, и Сицилию,Места, любезные Виргилию,В благоухающей, лимоннойТрущобе сложишь стих влюбленный.

Я это сам не раз испытывал,Я солью моря грудь пропитывал,Над Арно, Данта чтя обычай,Слагал сонеты Беатриче.

Что до природы мне, до древности,Когда я полон жгучей ревности,Ведь ты во всем ее убранствеУвидел Музу Дальних Странствий.

Ведь для тебя в руках изменницыВ хрустальном кубке нектар пенится,И огнедышащей беседыТы знаешь молнии и бреды.

А я, как некими гигантами,Торжественными фолиантамиОт вольной жизни заперт в нишу,Ее не вижу и не слышу.

Снова море

Я сегодня опять услышал,Как тяжелый якорь ползет,И я видел, как в море вышелПятипалубный пароход,Оттого-то и солнце дышит,А земля говорит, поет.

Неужель хоть одна есть крысаВ грязной кухне иль червь в норе,Хоть один беззубый и лысыйИ помешанный на добре,Что не слышат песен Улисса,Призывающего к игре?

Ах, к игре с трезубцем Нептуна,С косами диких нереидВ час, когда буруны, как струны,Звонко лопаются и дрожитПена в них или груди юной,Самой нежной из Афродит.

Вот и я выхожу из домаПовстречаться с иной судьбой,Целый мир, чужой и знакомый,Породниться готов со мной:Берегов изгибы, изломы,И вода, и ветер морской.

Солнце духа, ах, беззакатно,Не земле его побороть,Никогда не вернусь обратно,Усмирю усталую плоть,Если лето благоприятно,Если любит меня господь.

«Я вежлив с жизнью современною…»

Я вежлив с жизнью современною,Но между нами есть преграда.Все, что смешит ее, надменную,Моя единая отрада.

Победа, слава, подвиг – бледныеСлова, затерянные ныне,Гремят в душе, как громы медные,Как голос господа в пустыне.

Всегда ненужно и непрошеноВ мой дом спокойствие входило:Я клялся быть стрелою, брошеннойРукой Немврода иль Ахилла.

Но нет, я не герой трагический,Я ироничнее и суше,Я здесь, как идол металлическийСреди фарфоровых игрушек.

Он помнит головы курчавые,Склоненные к его подножью,Жрецов молитвы величавые,Грозу в лесах, объятых дрожью.

И видит, горестно-смеющийся,Всегда недвижные качели.Где даме с грудью выдающейсяПастух играет на свирели.

Восьмистишие

Ни шороха полночных далей,Ни песен, что певала мать,Мы никогда не понималиТого, что стоило понять.И, символ горнего величья,Как некий благостный завет,Высокое косноязычьеТебе даруется, поэт.

Вечер

Как этот ветер грузен, не крылат!С надтреснутою дыней схож закат,

И хочется подталкивать слегкаКатящиеся вяло облака.

В такие медленные вечераКоней карьером гонят кучера,

Сильней веслом рвут воду рыбаки,Ожесточенней рубят лесники

Огромные, кудрявые дубы…А те, кому доверены судьбы

Вселенского движения и в комВсех ритмов бывших и небывших дом,

Слагают окрыленные стихи,Расковывая косный сон стихий.

Болонья

Нет воды вкуснее, чем в Романье,Нет прекрасней женщин, чем в Болонье,В лунной мгле разносятся признанья,От цветов струится благовонье.

Лишь фонарь идущего вельможиНа мгновенье выхватит из мракаМежду кружев розоватость кожи,Длинный ус, что крутит забияка.

И его скорей проносят мимо,А любовь глядит и торжествует.О, как пахнут волосы любимой,Как дрожит она, когда целует.

Но вино, чем слаще, тем хмельнее,Дама, чем красивей, тем лукавей,Вот уже уходят ротозеиВ тишине мечтать о высшей славе.

И они придут, придут до светаС мудрой думой о ЮстинианеК темной двери университета,Векового логовища знаний.

Старый доктор сгорблен в красной тоге,Он законов ищет в беззаконьи,Но и он порой волочит ногиПо веселым улицам Болоньи.

Деревья

Я знаю, что деревьям, а не нам,Дано величье совершенной жизни.На ласковой земле, сестре звездам,Мы – на чужбине, а они – в отчизне.

Глубокой осенью в полях пустыхЗакаты медно-красные, восходыЯнтарные окраске учат их, —Свободные, зеленые народы.

Есть Моисеи посреди дубов,Марии между пальм… Их души, верно,Друг другу посылают тихий зовС водой, струящейся во тьме безмерной.

И в глубине земли, точа алмаз,Дробя гранит, ключи лепечут скоро,Ключи поют, кричат – где сломан вяз,Где листьями оделась сикомора.

О, если бы и мне найти страну,В которой мог не плакать и не петь я,Безмолвно поднимаясь в вышинуНеисчислимые тысячелетья!

Андрей Рублев