Виктор Егоров - На железном ветру

На железном ветру

Эта книга — результат творческого содружества писателя Льва Парфенова и старого чекиста Виктора Егорова.

Повесть богата событиями, в ней немало неожиданных поворотов сюжета, однако не детективная сторона главная в книге. Авторы пытаются проникнуть в психологию героя, показывают, как из простодушного паренька выковывается человек-боец. Михаил Донцов — в двадцатые годы сотрудник Чека, работник контрразведки — в дальнейшем выполняет задания советской разведки за рубежами нашей страны.

I

БАКУ

ПРОЛОГ

Вместе с толпою пассажиров, прибывших в Баку с вечерним поездом, на привокзальную площадь вышел заросший бородою человек в красноармейской фуражке, коротком засаленном полупальто и солдатских сапогах. Приезжий постоял, огляделся, закинул за спину котомку и, опираясь на палку, не торопясь направился в сторону центра. Он слегка прихрамывал, но, лишь приглядевшись, можно было заметить это. Всякий принял бы его за демобилизованного из Красной Армии — их в начале 1921 года немало приезжало в Баку.

Холодный февральский норд свистел в проводах, окатывал пылью. Приезжий отворачивал от ветра бородатое лицо, ежился, видно полупальто продувало насквозь.

Стемнело. На улицах зажглись фонари. Их раскачивало ветром, и желтые круги света метались по мостовой.

Приезжий дошел до Ольгинской улицы, остановился на углу, чтобы поправить котомку, между делом оглядел угловой дом. Взгляд его остановился на одном из освещенных окон.

На подоконнике стояла настольная лампа с абажуром из зеленого стекла.

Приезжий кинул быстрый взгляд по сторонам. Улица была пустынна. Он пересек мостовую и вошел в ближайший к углу подъезд. Поднялся на второй этаж, троекратно костяшкой пальца постучал в крайнюю дверь.

— Кто?

— Скажите, не здесь ли живет Корыткин?

— Может быть, Корытин?

— Может быть. Мне сказали — сдается комната.

Дверь открылась. Приезжий шагнул через порог в освещенную прихожую, быстро захлопнул за собою дверь.

— Здравствуйте, Красовский.

— Боже мой! Саша, вы? — удивленно и радостно проговорил хозяин квартиры. — Вот сюрприз! Поздравляю с прибытием на родину, подполковник... Однако, борода у вас...

Приезжий сбросил на пол котомку.

— Вы один?

— Разумеется.

— Мне необходимо помыться. Я провонял вагоном и чертовски устал.

— Раздевайтесь, сейчас все устроим. Жить будете у меня.

— Запасная квартира есть?

— Да. В крепости, на Дербентской. На крайний случай подыскал убежище, о котором можно только мечтать: караван-сарай на Сураханской.

— Не может быть! Для русских вход в караван-сарай закрыт.

— Деньги, подполковник, деньги. Это такой сезам, перед которым пасует даже аллах со всеми его запретами. Разумеется, в твердой валюте. Надо хорошо заплатить.

— Не беспокойтесь. У меня все есть.

— Кстати, там же, в караван-сарае, я приобрел отличного связного. Это сын нефтепромышленника Нуралиева — Гасан. Малый с головой.

— О, да вы многое успели.

— Старался. Есть сюрприз и вовсе сногсшибательный.

— Да?

— Эсерам удалось внедрить в Азчека своего человека. Вода согрелась, Саша, вот таз. Конечно, не турецкие бани, но на войне как на войне.

Примерно в тот же час в четырехэтажное здание на Кооперативной улице, где помещалась Азербайджанская чрезвычайная комиссия, вошел высокий плотный человек в коричневом пальто, офицерских хромовых сапогах и с кожаным чемоданчиком. Он потребовал встречи с каким-нибудь ответственным работником Чека, поскольку намерен сделать заявление. Дежурный провел посетителя к начальнику секретно-оперативной части Мельникову.

Это был массивный лобастый мужчина лет тридцати с карими насмешливыми глазами. Под черной кожаной тужуркой бугрились могучие бицепсы. Бывший артиллерист с миноносца «Самсон», участник штурма Зимнего, он все еще причислял себя к личному составу Балтийского флота, поскольку никаких предписаний об увольнении не получал.

По натуре своей Мельников был веселый, открытый и простой человек. Молодых сотрудников-комсомольцев он насмешливо именовал «салагой», а высшей похвалой у него было слово «мастер». В его устах это звучало как «молодец». Человек кипучей энергии, большой физической силы, он целиком отдавал себя работе. Коммунистом он стал в 1916 году. Февральская революция освободила его из тюрьмы, где он вместе с несколькими товарищами ждал военного суда. Шел ему тридцать второй год, и был он холост.

Несмотря на огромную энергию и редкую способность оставаться свежим после двух-трех бессонных ночей, сегодня Мельников чувствовал себя немного оглушенным множеством навалившихся на него дел.

Несколько дней назад чекисты напали на след подпольной организации эсеров. Сегодня из Москвы пришло сообщение о том, что в Баку должен прибыть эмиссар генерала Кутепова — руководителя заграничного белоэмигрантского центра. Ни его фамилии, ни примет, ни каких-либо дополнительных сведений о нем в сообщении не содержалось. Между тем приезд эмиссара подтверждал существование в городе белогвардейского подполья. В уездах бесчинствовали банды муссаватистов. Естественно было предположить, что свою организацию муссаватисты имеют и в самом Баку.

Укомплектование аппарата Азчека еще не закончилось, и нехватка людей с каждым днем ощущалась все острее.

Когда дежурный доложил Мельникову о посетителе, тот приказал немедленно провести его к себе в кабинет. Посетитель разделся, обнаружив под пальто офицерский френч.

— Садитесь, — кивнул Мельников на мягкий, обитый коричневой кожей стул. — Рассказывайте: имя, фамилия, в каких чинах состояли?

Человек во френче — у него было продолговатое сухое и нервное лицо — оглянулся на обитую дерматином дверь.

— Нас не могут слышать?

— Нет.

— Я бывший штабс-капитан Гробер. Максим Николаевич. Родился в Петербурге, в восемьдесят седьмом году, в семье инженера Путиловского завода. Дворянин. Женат. Сын десяти лет. Состою в должности мастера по аппаратуре на городском телеграфе.

— Пришли покаяться в грехах? — иронически щурясь, сказал Мельников.

— Не совсем. Хотя для начала могу вам доложить, что являюсь агентом британской разведывательной службы.

— Вон как! — Мельников взглянул на посетителя с интересом. — Хорошенькое начало! За шпионаж полагается расстрел, а вы говорите об этом, как о прошлогоднем снеге.

Гробер поморщился, растерянный взгляд его скользнул по стенам, и он сказал с заметным усилием: