Райгород - Александр Гулько
Но Гройсман даже слушать не стал. Вплотную к ней приблизившись, прошептал:
– Спрячь у себя, шоб моль не съела. Будет Нюме!
Кто еще о нем позаботится, если не дедушка… Лицо его в этот момент сияло счастьем.
Вскоре действительно приехал Нюма – по-заграничному модно одетый, загорелый, в темных очках. Привез деду подарки: футболку, банку растворимого кофе и посеребренную статуэтку хасида.
Пробыл в Виннице неделю. Жил у деда. В перерывах между встречами со старыми друзьями и одноклассниками ходил с дедушкой на базар, сопровождал на кладбище, водил в сберкассу. При каждом удобном случае заводил разговор о переезде.
– Понимаешь, – аргументировал он, – мы, конечно, устроены хорошо! Я на заводе работаю, недавно повышение получил. Милка – старшая медсестра в поликлинике. Мишелочка в детский сад пошла.
– Кто? – прервал внука Гройсман.
– Мишель, дочка наша, – стараясь сохранять спокойствие, напомнил Нюма. – Ей уже почти четыре годика. Я же тебе писал и по телефону рассказывал… Забыл?
– Что у меня, склероз?! – воскликнул Гройсман. – Помню, конечно! Так… Ну хорошо… А Лина?
– Линка с Веней тоже не жалуются, – продолжил Нюма. – Веня киоск открыл, сувенирами торгует. Лина ему с бухгалтерией помогает. Арнольдик уже в шестом классе. Короче, проблем нет! Но…
Гройсман вопросительно поднял брови.
– Но мы за тебя беспокоимся! – сказал Нюма. – Тебе же здесь одиноко! А в Израиле ты будешь с нами. Кроме того, там пожилым людям дают льготы и пенсию. Если жить будешь у нас с Милой, на квартплате сэкономим… Пенсию ты мог бы отдавать нам, а мы тебя будем кормить. Милка, знаешь, как готовить научилась!
– Нюма! – перебил его дед.
Нюма замолчал. Гройсман подумал какое-то время и спросил:
– Помнишь, я тебе когда-то рассказывал сказку про мальчика и яблочки… Помнишь? Так я хочу спросить: в Израиле есть такие яблочки?
– Деда, в Израиле есть какие хочешь яблоки! – воскликнул Нюма. – И вообще, при чем здесь яблоки?! Это же выгодно! Все так делают… Я же… Почему ты на меня так смотришь?
Через два дня Нюма уехал. Пальто не взял, сказал – старое. Плед взять согласился. Сказал, что постелет его собаке.
После отъезда внука Гройсман неделю не покидал дома, не отвечал на звонки и ни с кем не разговаривал.
Прошло еще какое-то время. Гройсман стал совсем плохо слышать и видеть, почти не выходил на улицу. Каждый день к нему заходила соседка Роза. С недавнего времени она стала волонтером в еврейской общине, отвечала за помощь пожилым людям. Приносила старику еду, кормила, мыла посуду. Гройсман даже отдал ей комплект ключей. Раз в неделю заглядывала Софа. Убиралась в квартире, меняла белье, уносила стирать и гладить его вещи.
Первого января 1995 года Роза и Софа пришли поздравить Гройсмана с днем рождения. Роза принесла подарки: настольные электронные часы и еврейский календарь. Софа испекла его любимый сметанный торт. Откусив кусочек, он сказал, что ничего, кушать можно, немножко похоже на то, что пекла его Рива. После чего сложил подарки на табурет и сообщил, что Роза с Софой уже могут идти. У него сегодня еще много дел. Нужно в сберкассу сходить, на работу. Его пригласили на совещание к председателю Потребкооперации… Роза и Софа переглянулись и вздохнули. Еще некоторое время назад, когда он путал имена, хронологию событий или смешивал сны с явью, они пытались вернуть старика к реальности. Но потом, отметив, что он при этом расстраивается и даже сердится, – перестали.
Проводив гостей, Гройсман вскрыл коробку с часами. Повертев и не обнаружив стрелок и циферблата, в недоумении положил часы обратно в коробку. Кстати, после потери наручных часов Гройсман решил новые не покупать. Подумал, что дома есть ходики, в гости он не ходит, а на улице ему и торопиться некуда. Он в последнее время по часам и не жил. Засыпал, когда стемнеет, просыпался с рассветом. Ел, когда хочется или когда напоминали. Если есть было нечего, он и не ел.
Со временем у него вообще стали стираться границы между днем и ночью, сном и бодрствованием. Иногда он засыпал днем, сидя на стуле. Несколько раз даже упал и больно ударился. Наученный этим опытом, решил, едва почувствовав слабость или приближение сна, сразу отправляться в спальню. Но, оказавшись в кровати, обнаруживал, что сон прошел. Бодрствуя, он слушал шум улицы, звуки радио, какие-то голоса. Впадая в полудрему, вспоминал родителей, Риву, Раю и Пашу, Каплуна. Думал о Семе, Неониле. Обо всех внуках. Пытался представить, как сейчас выглядят правнуки, которых он не то чтобы не помнил, а в общем-то и не знал. Однажды, когда не смог вспомнить их имена, не на шутку расстроился. Утром поделился этим огорчением с Софой.
– У Лины – Арнольдик, – напомнила она, – у Нюмы – Мишель.
– Да? А я думал, у них девочка…
– Так и есть. Мишелочка. Там так называют…
Гройсман повел бровью. Потом, показав рукой куда-то в сторону вокзала, спросил:
– А у тех?
– У Гарика – Анжелочка, а у Марика – Марик…
– Марик?! – удивился Гройсман. – Не может быть! У евреев отца и сына одинаково не называют.
– Я тоже удивилась, но они никого не спросили. Сказали, что «Марк Маркович» звучит значительно.
– Это так… – согласился Гройсман. – Рива тоже была – Марковна. Мой тесть хороший человек… Дай ему Бог долгие годы… Ты не помнишь, сколько ему сейчас?
Вздохнув, Софа сказала:
– Дай нам Бог всем до ста двадцати… Я принесла курицу. Хотите?
Общаясь с Гройсманом, Софа старалась сохранять терпение и позитивный настрой. С учетом того, что Гройсман в последнее время часто утрачивал чувство реальности, это было непросто.
Но если Софа как-то примирилась с его странностями, то Розе было тяжело. Иногда она звонила Софе и говорила в отчаянии:
– Софочка, я не знаю, что отвечать, он заговаривается.
– Ничего не отвечайте, – отвечала Софа, – просто слушайте.
Она понимала, что Гройсман не «заговаривается». Просто в последнее время он стал жить в иной реальности, где день и ночь, прошлое и настоящее, явь и сны так перемешались, что стали неотделимы друг от друга.
Однажды темным морозным декабрьским утром, в шесть часов, Софа услышала стук в дверь. Удивилась, кто пришел в такую рань. Открыла. На пороге в своем старом вытертом пальто с облезлым каракулевым воротником и в летнем картузе стоял Гройсман.
– Имею разговор… – сказал он и, едва живой от усталости, вошел в дом.
Софа поила его горячим чаем. Они беседовали.
– Понимаешь, Софочка, – сообщил он, – опять приходили эти… из общины. Сказали, шо мне надо взять в дом женщину.
– Дать
