Райгород - Александр Гулько
– Шо ты кричишь? Я не глухой!
Софа налила старику чай, намазала маслом хлеб, обрезала корки. Подвинула банку с вареньем.
– Они сказали, – продолжал Гройсман, не притронувшись ни к чаю, ни к бутерброду, – шо я мог бы взять в дом Розу! Что она будет за мной ухаживать. А я ей отпишу дом…
Софа подумала, что она опять не понимает, говорит он правду или ему опять что-то приснилось. Хотела перевести разговор на другую тему. Но Гройсман продолжил:
– Как тебе это нравится?!
Софа не знала, как ей это нравится. Или не нравится. Но подумала: «В любом случае лучше, если кто-то будет с ним рядом постоянно».
– Дядя Лева, может, это и правильно, – сказала она. – Все-таки возраст, силы уже не те. Вам было бы не так одиноко… Роза – хорошая женщина, знает вас хорошо. И вы ее столько лет знаете…
– Софа! – перебил ее Гройсман, – ты ее видела? Она же… желтая! Она старая! Ей давно за семьдесят!
– Так и вам давно за девяносто…
Гройсман сделал глоток чая, потрогал, а потом откусил край бутерброда. Потом шумно пил, неторопливо жевал, раздумывал, что сказать.
И вдруг заявил:
– Но если я ее возьму, то спать мы будем в разных комнатах!
– Хорошо, – согласилась Софа.
– И еще! – после некоторой паузы добавил старик. – Кошелек я ей в руки не дам. Пусть и не мечтает!
Потом допил чай, попросил вызвать такси и сообщил, что если Софа довезет его до дома, то он возражать не будет. Не потому, что он сам не может, а потому, что ему нужно заехать в сберкассу, забрать кое-какие сбережения.
По дороге выяснилось, что нужно заехать не в одну сберкассу, а в три. При этом Софу он попросил с ним не ходить, ждать в машине. В каждой сберкассе проводил минут по двадцать. Возвращаясь в машину, трогал вздувшееся на месте внутреннего кармана пальто и беззвучно шевелил губами.
Когда Софа привезла Гройсмана домой, он попросил ее тем же такси возвращаться обратно. Сказал, что ему нет времени принимать гостей. Нужно кое-что сделать… Помощь? Спасибо, он сам справится.
Пристроив в холодильник привезенную еду и заправив постель, Софа пообещала через пару дней зайти и уехала.
Глава 14. Всё
Закрыв за ней дверь, Гройсман почувствовал слабость. Лег в кровать. И тут же поднялся. Вернулся в комнату, сел за стол. Задумался.
Не хочется стать посмешищем в девяносто шесть лет. А главное – наследство. Что значит «взять в дом женщину»? Жениться? Но если он женится на Розе, то кому после смерти перейдет дом и все его сбережения? Фактически чужим людям. Получится, что он напрасно прожил жизнь. С другой стороны, Роза действительно хорошая женщина. Проверенная. И относится к нему хорошо. Если она будет рядом, ему будет не так одиноко. Но почему она сама не предложила? Почему пришли какие-то странные люди из общины? Тоже мне, шадхуным[89] нашлись! Реб Зуся хоть дело свое знал, а эти… Цирк! И вообще, что-то во всем этом его настораживает. Он всегда сам принимал решения, но сейчас, пожалуй, хочет с кем-то посоветоваться. Вот если бы Рива была жива, он бы ее спросил… «Но если бы Рива была жива, – тут же подумал он, – не было бы за шо спрашивать. Видно, я совсем из ума выжил! Может, Нюме написать?» Да, решил Гройсман, он напишет внуку и спросит совета. А пока письмо дойдет, пока Нюма ответит, он еще подумает. Как говорится, нема куда торопиться, время есть.
Гройсман достал тетрадку, взял ручку и очки и вернулся за стол. Раскрыв тетрадь, разгладил листок, поставил дату «30/12/96» и написал: «Здравствуй, Нюмочка…» Ставя запятую, понял, что не может держать ручку, засыпает. Перед тем как закрыть глаза, подумал: «Это будет длинное письмо, прежде чем писать, нужно как следует отдохнуть…» И тут же почувствовал, что падает. Схватившись за край стола, попытался удержаться, но не смог. Гулко ударившись головой об пол, не услышал стука и не ощутил боли. И вместо того, чтоб удивиться, ощутил, что падает дальше. Куда-то далеко, бесконечно далеко. И летит быстро, все быстрее и быстрее.
И подумал, что это какой-то удивительный полет. Он испытывает нечто, ранее ему незнакомое. Вокруг не темно и не светло, нет звуков, но и тишины тоже нет. Отсутствуют верх и низ, лево и право. Нет прошлого и будущего, сна и яви, дня и ночи, счастья и горя. Нет добра и зла. Нет ничего! И одновременно есть все. И самое главное, в этом бесконечном, цельном и неделимом ему – хорошо. Потому что здесь, кажется, есть ответы на все его вопросы.
Как вспышка, мелькнула мысль, что это знание нужно как-то зафиксировать, чтоб им потом поделиться. И тут же вокруг стали возникать образы: доброе лицо мамы, мудрый и сильный отец, вечно молодой Нохум, Лея с беззащитной улыбкой на печальном лице, Исаак Каплун в генеральской папахе, держащиеся за руки Рая и Паша, кроткая, улыбающаяся Рива. Иван с удочкой, Стрельцовы, Борис Бронзовицер… А следом – красавица Лина, Нюма с яблочками, энергичные деловые Гарик и Марик, помирившиеся Симкин и Фиркин, многочисленные соседи, дальние родственники, еще какие-то люди, которых не удавалось вспомнить. Как много людей вокруг! И это хорошо! Ибо со всеми этими людьми он знанием и поделится. Только нужно придумать – как…
А пока он устал. Он хочет ни о чем не думать, расслабиться и отдаться полету. А когда вернется, все им и расскажет… Утром первого января Софа пришла поздравить Гройсмана с Новым годом и днем рождения. По дороге зашла к Розе. Вместе они вошли в квартиру и нашли лежащее на полу холодное тело. Увидев начатое письмо, повздыхали и поплакали. Потом вызвали врача и похоронную службу. Софа дала две телеграммы – в Сибирь и в Израиль.
Сема прилетел на другой день. Один, без Неонилы. Она себя плохо чувствовала. Гарик и Марик не прилетели, так как буквально позавчера отправились с семьями в Алжир праздновать Новый год. Симкин тоже не прилетел, сказал, что не было билетов. Фиркин в Израиле сообщил, что у него хронический бронхит и он не может зимой лететь в Винницу. Жена его поддержала, сказала, что нужно не о покойниках думать, а о живых. Лина и Нюма подумали, что так как сделать уже ничего нельзя, то и ехать незачем. Посовещавшись, решили ограничиться телеграммой. Но, поскольку никак не могли решить, кому выражать соболезнование, и ее посылать не стали.
