Райгород - Александр Гулько
Но потом взял себя в руки, отложил паспорта и пролистал сберкнижки. Обнаружил, что все вклады несколько дней назад закрыты и деньги выданы вкладчику в полном объеме. После получаса усиленных поисков он нашел эти деньги в шкафу, в коробке из-под пылесоса, под открытками. Пересчитав малознакомые украинские купюры, обнаружил, что после многочисленных реформ и девальваций денег – в пересчете на доллары – осталось чуть меньше, чем он планирует истратить на похороны.
Паспорта Семен Львович сунул в карман. Молитвенник аккуратно завернул и положил в чемодан. Подумал, что нужно будет показать его знакомому букинисту. Костяшку счет, не зная ее истории, – вместе с другим хламом – выбросил в мусорное ведро.
Гроб с телом Гройсмана привезли в Райгород на автобусе. В этом же автобусе прибыли Сема, Софа, Роза, немногочисленные родственники и соседи, а также глава Винницкой еврейской общины, называвший себя раввином. На кладбище пришли какие-то местные родственники и земляки, которые были детьми в те давние времена, когда Гройсман еще жил в Райгороде. Все они были люди преимущественно пожилые. Из молодых присутствовал только юный американский хасид Шломо Беленький.
Погода была ветреная, шел снег. Кутаясь в непривычно тонкое для местного климата пальто, Шломо ходил между провожающими и расспрашивал, кого сегодня хоронят. Его по-прежнему почти никто не понимал. Иврит здесь забыли, а английского никогда и не знали. Говорили на смеси русского, украинского и идиша. Поговорив с кем и как смог, хасид прояснил для себя следующее.
Хоронят некоего Гройсмана. Когда-то жил здесь. Родители его до революции лавку держали. Погибли во время погрома. Так они с братом и сестрой лавку восстановили, торговали… Он всегда торговал! Даже в Гражданскую! Потом – когда колхозы были. Он даже во время войны при румынах торговал. Ну такой способный был человек, хитрый. Чем торговал? Ну чем, гешефт, шахер-махер, туда-сюда…
В конце сороковых переехал в Винницу. Многие тогда в города уезжали, и он тоже. Но он молодец, родину не забывал, приезжал сюда часто. Зачем? Ну как зачем? Пока сестра была жива, к ней приезжал, кстати, вон ее могила… Он вообще часто на кладбище ходил. Слава Богу, было к кому ходить… А кто к нему придет?..
В синагогу? Может, когда-то и ходил, когда синагога была. А потом не ходил. Он бы, может, и ходил, так некуда было… Шабат? Нет, кажется, в субботу не работал. Трефное? Слушайте, кто проверял! И вообще…
А вообще, он хороший был человек, открытый, общительный. Гостей любил принять, выпить любил, покушать… Так какой еврей покушать не любит, особенно в праздник!
Семьянин был отличный. Жену любил, пылинки с нее сдувал. Детей и внуков вырастил, правнуков дождался, правда, не видел их. Всех обеспечил. Всем помогал, даже чужим людям. Как помогал? Деньги одалживал и никогда не напоминал. А что вы хотели, была возможность – помогал. Если б не было, так и не помогал бы. Обычное дело…
На старости лет один остался. Жена его умерла, дочь и зять тоже умерли. Сын где-то в России живет, кстати, вон стоит, плачет. Сын его к себе звал, но он отказался. Он и внукам отказал, когда они его в Израиль звали. Почему отказал? Сказал, что должен посмотреть, чем закончится перестройка. А мишигенер… Он вообще в последние годы странный стал, из ума выжил… Но что делать, старость, как говорится, не радость. Девяносто шесть лет! Всем бы такую жизнь…
«Да уж, – подумал хасид, – жил себе человек, жил и – умер… Обычное дело. Но, похоже, интересный был человек. Нужно будет разузнать о нем побольше… А пока надо поправить талес, взять сидур и помолиться…» Но его опередили. Раввин из Винницкой синагоги торопливо достал свой молитвенник, раскрыл его и, часть слов пропуская, а другую – не выговаривая, дурным голосом, небрежно, торопливо и неумело запел поминальную молитву.
Только он закончил, полупьяные краснолицые могильщики быстро забросали могилу кусками мерзлой глины. Над кладбищем удивленно – поскольку здесь уже давно никого не хоронили – кружились и каркали вороны.
Через пять минут все было кончено. Под крики птиц и завывание ветра немногочисленные провожающие потянулись к выходу. Торопливо, чуть не расталкивая друг друга, забрались в теплый автобус и отправились в столовую, чтоб немножко выпить, закусить и помянуть покойника.
Но если бы они не так сильно торопились, если бы на мгновение задержались, то наверняка бы услышали, как в шуме ветра и беспорядочном карканье ворон слышится адресованное им последнее напутствие Лейба Гройсмана: «Гэй гезинтэрэйт».
Эпилог
Квартиру, где жил Гройсман, после его смерти купил Розин сын Аркадий. Первая скрипка в знаменитом московском оркестре, он много гастролировал, неплохо зарабатывал. Когда мама овдовела, звал ее в Москву, но она отказалась. Сын искал возможность сделать для мамы что-нибудь полезное. Например, улучшить жилищные условия. Он даже придумал тайный план – выдать маму замуж за старика-соседа, чтоб после его смерти маме досталась его квартира. Подговорил кого-то в общине предложить это Гройсману, но план тогда не сработал. Аркадий подумал, что не страшно, у него есть деньги, он подождет и купит. И – дождался. Прорубив дверь в стене, две квартиры объединили.
В комнате, где у Гройсманов была гостиная, сделали просторную спальню. Чтоб маме легче дышалось и крепче спалось. Но Роза сказала, что спать там не станет. Она бы вообще предпочла на новую половину не заходить. «Почему?!» – искренне недоумевал сын. Роза сказала, что, если ему не понятно, то и объяснять незачем. Сын обиделся, он хотел как лучше.
Взаимное непонимание могло бы затянуться, но вскоре исчез повод. Аркадия пригласили преподавать в консерватории Гамбурга. О том, чтоб оставить маму в Виннице, не могло быть и речи. Тем более что в этот раз Роза и не возражала. Сказала, что все вокруг уезжают, что ж ей одной тут оставаться! И переехала в Германию. Примерно в то же время из Винницы уехала и Софа.
Ее сын женился. У невестки были родственники в Америке.
