Пирамида предков - Ильза Тильш
А потом пришли русские.
Кто-то постучал в дверь подвала (рукой или каким-то тяжелым предметом), и отец Валерии приоткрыл дверь.
Там стояли два русских солдата, у одного было в руках что-то похожее на пулемет (такая короткая трубка с подставкой), они быстро осмотрели подвал, а потом заняли на склоне холма боевую позицию и стали стрелять по домам, стоящим напротив.
Как раз тогда Валерия видела сквозь дверную щель сполохи огня «катюш».
Потом оба русских вернулись, они говорили по-немецки, их вполне можно было понять, и сказали, что их не надо бояться, они хорошие, но от других, которые придут позже, надо спрятаться.
И были правы!
Б. - крохотный городишко посреди полей, засаженных овощами, но достаточно важный населенный пункт, чтобы его не миновали бомбежка и обстрел. В соседнем саду дикие крики женщины, артиллерийский снаряд оторвал ей обе ноги. На крыше одного из соседних домов мужчина, который отчаянно пытается затушить пылающие балки, сбивая огонь противопожарной лопатой.
Наконец обстрел закончился, и стало совершенно тихо. Отец Валерии открыл дверь подвала и вытащил на улицу скамейку, это был чудесный день, светило солнце, они были счастливы, что можно выйти из подвала и сесть на лавке. Ворота стояли открытыми.
Картины, которые запечатлели воспоминания. Русский солдат, который въехал во двор на тройке, невысокий, грязный и заросший солдат, который удерживался на небольшой повозке, сбитой, казалось, всего из пары досок, размером не больше стола, говорит Валерия, казалось, что она вот-вот развалится на части, но она не разлеталась, держалась, словно была из железа, впереди на дышле одна лошадь, а по сторонам еще две, русский проехал через двор до подвала, потом повернул назад и выехал со двора, он ехал, как дикарь, таким он показался им, потому что был грязный и маленький, но лошадьми он управлял как Бог.
Потом, почти сразу после него, внезапно появилось великое множество телег, запряженных лошадьми, вернее, клячами, которых уже нельзя было назвать лошадьми, и повалили целые толпы солдат, они шли и шли, говорит тетя Хедвиг, мы думали, конца этому не будет, они въезжали через открытые ворота, доезжали до фруктового сада, потом делали дугу, возвращались назад, словно все хотели захватить, другого объяснения не придумаешь.
Ворота были распахнуты прямо на улицу, по которой они шли, они просто по пути въезжали сюда или входили и, не останавливаясь, двигались дальше.
Может быть, говорю я, они просто шли следом за той первой телегой, может быть, они просто заблудились? Или искали для своих войск постой, место для лагеря?
Может быть, и так, говорит Валерия.
Я тоже не знаю, говорит тетя Хедвиг, в любом случае, это было жутко.
Потом некоторые из них вернулись и вывели из конюшни лошадей, почти всех, и под конец самого лучшего коня, вороного.
Мой отец, говорит Валерия, видя все это, молчал, он вообще ничего не говорил, только смотрел, это зрелище разрывало ему сердце.
В тот момент мы стали никем, говорит мать, мы стали вообще ничто.
Потом русский офицер, который очень хорошо говорил по-немецки, поинтересовался возрастом детей Хедвиг, хотел провести рукой по ее волосам (Хедвиг отпрянула назад), вообще был очень приветлив.
Потом ночь в той единственной комнате, от которой еще оставался ключ, от всех дверей, говорит Валерия, русские забрали ключи, и теперь невозможно было запереть ни одну из них.
Нет, говорит тетя Хедвиг, их забрали не русские, забрали немецкие солдаты еще раньше.
Ночь, когда люди боялись вздохнуть, со страхом прислушиваясь к каждому шороху, затаив дыхание. До крайнего предела были напряжены нервы, вот-вот лопнут, говорит мать, и дети не шевелились, и они боялись, страх передался им, перешел в них, ни разу не плакали оба грудничка, они вообще не засыпали, они только то и дело теряли сознание, словно проваливались в колодец (мне приходит на ум старуха Мусил, которая медленно сошла в колодец), из этой бессознательности они тут же возвращались, едва с улицы доносился какой-нибудь звук.
К примеру, когда дверная ручка опустилась вниз. Нет, никто не ломился в дверь, как это было в других домах, где из-за отсутствия ключей у двери сооружали баррикаду из стола и тяжелых предметов, поставленных на него, очень осторожно кто-то опустил дверную ручку, а когда понял, что дверь заперта, снова ушел.
Может быть, говорит мать, это был тот офицер, который так хорошо говорил по-немецки, который хотел погладить Хедвиг, может быть, он хотел подыскать себе на ночь какую-нибудь женщину, как другие, может быть, он собирался это сделать уже тогда, когда увидел Хедвиг на лавке перед подвалом.
Ужасный миг, когда все подумали, что он, разозлившись, высадит запертую дверь, что выбьет стекла в окнах, которые находились почти на уровне земли, зайдет в комнату, бросится на одну из женщин, застрелит мужчин, если они попытаются прийти ей на помощь, беспокойство, оставшееся даже тогда, когда затихли его шаги, когда он снова ушел, когда ужас кончился.
Ужасные мгновения, которые последовали за этим первым ужасным моментом.
Здесь оставаться нельзя, сказал кто-то из них, сегодня уже никто не помнит, кто именно. Он придет снова, сказала Хедвиг, он ведь знает, что я живу здесь.
Шатание из подвала в подвал, ночи, проведенные у родственников, знакомых, которые тоже затаились в подвалах.
Солдаты, которые приходили в темноте, светили женщинам в лица фонариком (Валерия закутывала голову старым платком, повязывала его до самых глаз, обмазывала лицо сажей, но это действовало, говорят, только в редчайших случаях), они выбирали молодых девушек, даже девочек, брали их с собой, заставляли пойти куда-то, дикие крики этих женщин, проникавшие вглубь, до самого подвала.
Женщину, которая вернулась в подвал, шатало, она попросила Генриха, не даст ли он ей что-нибудь, чтобы умереть. Как я расскажу об этом мужу, когда он вернется, сказала она.
Мужчина, который застрелил свою дочь и жену, а потом повесился на чердачной балке. (Анни хорошо знала дочь этого человека.)
Какая трагедия разыгралась в подвале дома священника, где укрылось много женщин и девушек, как они прятались за священника и как им это совсем не помогло, — теперь уже трудно себе представить.
Один мой школьный приятель рассказывает, что скрывал свою мать во дворе, в куче навоза, днем было очень жарко, ночью шел дождь, мать день и ночь лежала в этой куче навоза, и только в темноте он решался принести ей что-нибудь поесть и попить, ее мучила страшная жажда, а когда он однажды днем принес ей питье, ее обнаружили и вытащили
