Пирамида предков - Ильза Тильш
В какой-то из дней в эти первые месяцы 1945 года тетя Хедвиг родила близнецов, двух крохотных мальчиков; когда Анни пришла посмотреть на них, тетя Хедвиг плакала, сидя у кровати бабушки Анны, в которую положили детей.
(Оба малютки умерли сразу после окончания войны. Одного из них закопали во фруктовом саду под деревом, другого на каком-то нижнеавстрийском деревенском кладбище.)
В один из дней в первые месяцы седьмого — и последнего — года войны учителя и директор гимназии попрощались с теми немногими учениками, которые пришли на урок, выразив надежду, что, может быть, они снова увидятся в этом классе, когда кончится война.
Когда растаял снег и размякла земля на полях, решено было завершить рытье окопов, которые начали рыть осенью. Анни копала вместе со всеми, взяв лопату у дедушки. Чешские и немецкие женщины и девушки работали вместе, они снимали слой черной гумусной земли, который здесь был таким же глубоким, как на Украине (это утверждали солдаты, которые закапывали там мертвых), пока не показывалась желтая глина. Над их головами пролетали штурмовики и стреляли из бортовых орудий, женщины бросались в окопы, некоторые из них в паническом страхе мчались через поле и закапывались в стог сена, хотя солдаты кричали на них и пытались удержать. Если бы сено загорелось от снарядов, это означало бы верную смерть.
Анни не было среди бежавших, да она и не могла бы убежать, офицер, который спрыгнул к ней в окоп, крепко держал ее за рукав куртки.
Ты боишься? — спросил он; Анни сказала, что не боится, она никогда не отваживалась признаться, что ее одолевает страх (в Германии нет трусов! Геббельс, 28 октября 1944 года!), офицер сунул ей свой бинокль, Анни поднесла его к глазам и отчетливо увидела, как близлежащий вокзал охватило пламя пожара, как языки пламени вздымались над железнодорожными вагонами, возможно, загруженными боеприпасами, и как наконец вражеские самолеты развернулись и улетели.
Тогда, говорит отец, в нашей квартире расквартировали немецких офицеров, среди них был один известный немецкий ботаник, я уже забыл, как его звали.
Эти люди уклонялись от общения с нами. Только один-единственный раз, когда они проходили мимо меня в гостиной, мы немного побеседовали.
(Я вспоминаю, что эти офицеры спали в комнате Анни.)
Потом, в один прекрасный день, говорит отец, эти офицеры и немецкие солдаты исчезли из Б. На следующий день после их отъезда он хотел выкатить из гаража машину, чтобы посетить больного в одной из деревень поблизости, но гараж был пуст.
Я, Анна, не могу хронологически упорядочить все воспоминания о тех самых последних днях и неделях, которые Анни, недавно отпраздновавшая шестнадцатилетие, провела дома, образы втекают один в другой, я уже не помню, когда были упакованы и спрятаны ящики с хрустальными салатницами и столовый серебром, когда Анни вместе с мамой закопали в землю жестяные банки с топленым салом и другими непортящимися продуктами. (На черный день, сказала мать, когда нам будет нечего есть.)
Я не помню, когда среди жителей города распространился слух о том, что, когда война кончится, всех немцев прогонят из страны.
(Уже последние переселенцы, говорит Генрих, предсказывали это, уходя из Б.)
Я помню только, что Генрих и Валерия и не думали уезжать из Б., что у них не было намерения отправить Анни из города, подальше от приближающегося фронта, они решили остаться вместе.
(Да и куда нам было идти? — говорит Валерия. Генрих все время носил с собой дозу быстродействующего яда для себя и для семьи.)
Как ни странно, судьбу Анни решил Кристиан. Я, Анни, вижу, как Кристиан стоит на пороге гостиной (кабинета), он еще раз получил несколько дней отпуска.
Вы должны отправить Анни отсюда, сказал он Генриху и Валерии, это, видимо, было вечером, они сидели перед радиотранслятором. Это безумие — оставлять Анни здесь, это никому не нужно, умереть она может и в другом месте; Кристиан настаивал на отъезде и требовал отправить ее как можно быстрее, немедленно.
Кристиан съездил с Анни в окружной центр, чтобы достать необходимое разрешение на выезд.
Анни собрала вещи, попрощалась с подругами, с теми, которые еще оставались в городе, Анни еще раз зашла в лавку к Лише и поцеловала ее, плачущую, в морщинистую щеку.
Кристиан с утра в день отъезда пришел еще раз, он стоял на пороге, когда Анни вышла из двери гостиной с вещами, он выглядел так, словно хотел броситься к ней, а Анни — так, словно хотела броситься в его объятия, но сзади стояли родители, и пришлось обойтись без объятий. Анни только протянула Кристиану руку, Кристиан быстро пожал ее, отпустил, повернулся и ушел. Анни хотела побежать за ним, но не сделала этого.
Лишь позже, когда поезд уже тронулся, Анни, втиснувшись между незнакомых людей и багажа, расплакалась.
Глава 18
Это конец, подумал Генрих, когда узнал о начале войны, и он был прав, даже если это не было концом всего.
Записать то, что было. Попытаться заполнить пробелы, тот вакуум, который возник из-за того, что Анни тогда уехала — с двумя чемоданами и рюкзаком, с гармоникой в чехле, надев две плиссированные юбки одна на другую, теплую куртку, пальто с меховой подкладкой, повесив на шею маленький кошелек из недубленой кожи с несколькими золотыми монетами; заполнить пробел в воспоминаниях, хотя бы попытаться это сделать, пробел, который возник, потому что Анни смогла втиснуться в этот самый последний, набитый людьми поезд, что сегодня представляется мне каким-то чудом.
Отец дал ей с собой листок, на котором написал адреса своих друзей. Одного из этих друзей она еще, может быть, застанет, пообещал ей отец, по одному из этих адресов, в одном из местечек, где жили друзья отца и, может быть, если живут, если их не прогнали бомбежки, приближение фронта или русские войска. Тогда они помогут ей, возьмут к себе на некоторое время, а если не смогут, то посоветуют, к кому обратиться. Генрих и Валерия надеялись, что люди будут готовы сделать для их ребенка то же, что и они сделали бы в подобном случае для других.
Я вижу их за железной оградой вокзала, когда Анни уже взобралась на переполненную людьми платформу поезда, родители стояли, тесно прижавшись друг к другу, слезы бежали по маминым щекам, Анни помахала им, поезд тронулся, это было в солнечный апрельский день, я, Анна, смутно
