Контузия - Зофья Быстшицкая
Мне еще повезло, что я не заблудилась, отыскивая побратимов, соучастников по бытию. И надо признать, что не споткнулась об угловатые схемы. И не в любви тут дело, всегда мимолетной, и не в дружбе с переводной картинки, а в групповом бытовании, не поддающемся старомодному анализу судорог естества; тут другая, еще не определенная психохимия. Просто тут дело в том, что все находятся вместе, и известно, что они смотрят, видят, и если что-то берут, то одновременно дают, кому-то или чему-то, то есть всему, в чем мы обретаемся одновременно таким вот образом. Может быть, при этой предпосылке, не очень четкой, но понятной, ищут еще умноженного опыта? Может быть, не могут от этого отказаться, чтобы не ослабеть от нехватки воздуха, как со мной когда-то было, а недуг этот разновидный, и спасение не только такое: обязательность постоянных сопоставлений и столкновений, пережевывание общепонятных тем, какое-то вмешательство во вчера, какая-то там свалка для хора с оркестром, а значит — дуй на пожар! Но вместе с тем — пробивать какие-то дела во имя завтра, вмешиваться в любую безвинную беду, оберегать доброе имя и свое, и других, спорить с умными, потому что они умные, придерживать дураков, чтобы поумнели, поддерживать контакт с теми, кто осуществляет тактику и стратегию, отбивать удары неведомо откуда, проявлять смелость в ошибке, подставлять грудь, когда бьют, чтобы и бровь не дрогнула, выдвигать напоказ менее заметных, потому что заслужили, тихие и преданные; иной раз выпивка, запросто, как у всех, до утра, одна, другая, десятая первомайская демонстрация в одном и том же составе, с людьми, у которых циклическое зрение, да разве все упомнишь, что там еще? Кусочек пашни для обработки в хозяйстве, заведующем жизнью, тема заурядная, как доклад без изюминки, но при этой раздельности бывает и так, что собственные беды и незадачи, чужое горбатое предательство, эти часы неожиданного падения со стеклянной горы, откуда твой взгляд, прямо тебе бинокль, взирал так уверенно, а тут вдруг линзы — трах и в трещинах, и в них твое лицо, самому не узнать себя, и другим тоже, и вот уже общая деформация, разверзся в нас кратер и пышет огненной пропастью, а мы все падаем, падаем, известно же, упиваемся своей гибелью, тем, что все как бы заторможено и не так уж страшно, потому что другие подхватывают нас, сыплют пепел на наш огонь, давлением всего необходимого тушат эти дьявольские вулканы. Пусть и сами еле ползаем, упав, а чужие горести, их заботы о хлебе и светлой дороге становятся куда более важными, это общее требование куда правдивее, маленькая вселенная, которая набухает в нас, как вздувшийся утопленник, и нас хочет увлечь на дно, кто-то больше страдает, чем мы, попав в абсурдное и нелепое положение, всегда преходящее, столько раз исправляемое глупостью и умом, легковерностью и неверием, благодаря все новым и новым пропорциям и точкам зрения. Может быть, я обзавелась более внушительным биноклем, когда перестала смотреть только туда, где все время грозит трясение пяди земли, на которой пребываем.
Так я и защищалась, возвращаясь на давнюю тропинку, уже проложенную другими, и некогда подзапущенную ради миражей, невидимых в бинокль разума. Так я спаслась от вируса обособленностей, коварной общечеловеческой болезни, хотя порой, в повседневности, могу быть одинокой, а иногда нет, всякое бывает, но это не начало эпидемии, которую я прививаю себе, все, кусочек за кусочком, что есть во мне, является высвобождением, самозащитным лечением, чтобы не затянула рутина слишком частых катаклизмов.
Туда я вернулась, в их среду, и так, подкрепленная и увеличенная, с ними уже останусь, хотя и ношу в себе не одно опасение. А вот вчера после полудня я простилась с этой средой, с людьми, избранными обществом, чтобы служили ему и больше давали, чем брали себе в удовлетворение своего честолюбия, разных самолюбивых атавистических инстинктов. Прощание не было душераздирающим, что ж поделаешь, то и дело кого-нибудь медицина призывает к порядку, а коллектив наш — это ведь не голая любовь или дружба без утаек; это сообщество, в котором немного говорят о себе, чтобы сохранить готовность. Такое уж это правило орденского устава, где никому не дано быть избавленным от бренных забот.
В ту ночь я думала о них, о том, что, в сущности, они знают обо мне немного, но это не имеет значения при моей хватке. Хватке ради общего дела, потому что, несмотря на все, они же есть, существуют, мне есть куда возвращаться. И благодаря этой общности мне не надо убегать в огонь, поскольку они встали между мной и тем кратером, и я не буду сгорать безвольно в центров стремительной центрифуге. Я же их часть, просто я член сообщества, где все с одинаковым зрением и слухом, где люди с определенной, но без дефиниций, чертой современности, же людей, в чем
