Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Он поспешно вскочил с дивана, доковылял до мольберта и принялся выдавливать краску на палитру.
В дверь постучали.
– Входите!
Дверь открылась, и он радостно воскликнул:
– Винсент!
Анри выронил тюбик с краской и схватил трость.
– Когда ты приехал? Надолго? Да ты проходи, присаживайся на диван. Дай-ка посмотреть на тебя! Ну, как дела, как ты себя чувствуешь?
Он выпалил это на одном дыхании, невольно подмечая бросавшиеся в глаза перемены. Да, это был Винсент, но не тот прежний Винсент… Притихший, понурый, с потухшим, затравленным взглядом… Без папки, совершенно трезвый, сдержанный в жестах… Воспитанный, добропорядочный Винсент – человек, знающий себе цену, облаченный в новый костюм из магазина готовой одежды, который был ему явно тесноват, и в фетровой шляпе, напротив весьма свободно сидевшей на голове.
– Все в порядке, – бесцветным голосом отозвался Винсент. Он опустился на диван. – Рад снова видеть тебя, Анри. Я приехал вчера и провел целый день у Тео и Иоханны. Они назвали ребенка в мою честь, представляешь?
И только теперь он улыбнулся – это была восторженная, счастливая улыбка, озарившая его изможденное лицо.
– Нет, ты можешь себе это вообразить? Они назвали его Винсент – в мою честь! А какой это славный малыш! И такой же рыжий, как я.
Все еще продолжая улыбаться, он набил трубку и взглянул в окно.
– Солнышко припекает… Здорово, правда? – Его голос звучал отрешенно, словно он только что оправился после продолжительной болезни. – А в Арле оно печет постоянно. Наверное, это солнце довело меня до безумия.
– Зато у тебя наконец-то появилась возможность использовать столько оттенков желтого, сколько душа пожелает, – поспешно проговорил Анри. – Помнишь, как тебе хотелось всюду добавлять желтый, потому что это божественный цвет, а я еще тогда сказал тебе, что Корману больше по душе грязно-коричневый?
Первоначальная неловкость понемногу проходила. Возвращалась прежняя доверительность. Они улыбнулись друг другу.
– Винсент, я очень рад, что ты вернулся. Я часто вспоминал о тебе. Без тебя Монмартр стал совсем другим… Помнишь уроки у Кормана: грудино-ключично-сосцевидная и большая ромбовидная мышцы?
– Да. Мне следовало бы чаще появляться той зимой в ателье, вместо того чтобы рисовать дома и на улице. Я до сих пор очень слабо разбираюсь в анатомии.
– Да к черту эту анатомию! Зато ты разбираешься в жизни. Ты ведь нашел свое место в ней, в конце-то концов.
– Да, наверное. – Винсент разглядывал свои мозолистые руки. – Хотя это едва не свело меня в могилу. Но, наверное, все было не напрасно – даже лечебница… Анри, ты не представляешь себе, каково это – быть запертым в лечебнице!
– Не надо об этом. Просто постарайся забыть то время, как страшный сон. С тобой же сейчас все в порядке.
– Но я как раз хочу поговорить об этом, – мягко настаивал Винсент. – Может быть, хоть тогда я перестану об этом думать. Меня угнетало не столько заточение в четырех стенах, сколько близость настоящих умалишенных. Некоторые из них со страшными воплями просыпались среди ночи, и их крики еще долго разносились по всему зданию, даже после того, как санитары уводили их. Иногда мне казалось, что я тоже схожу с ума…
Это было похоже на прорвавшуюся словесную плотину. Винсент говорил без остановки, поведав Анри о своей жизни в Арле: о часах, проведенных в полях под лучами палящего солнца, как рисовал все подряд, испытывая при этом вдохновение, постепенно перераставшее в одержимость; о том, как на закате возвращался в город по пыльной дороге, едва не падая от усталости, с мольбертом за спиной и еще не высохшим холстом в руке. О долгожданном приезде Гогена; первых радостных днях, проведенных вместе; о последовавшем совместном путешествии в Авиньон; о возвращении в Арль и первых ссорах; о спорах, перераставших в неизменные скандалы; о следовавшем за этим примирением за стаканчиком абсента в Кафе-ла-Гаре; о вечерах в борделе и чувстве жалости к проституткам. И наконец, о разрыве: стакан абсента, выплеснутый в лицо Гогена; потасовка, смертельная ярость. В голове звенели медные тарелки. Мозг словно закружился внутри черепа… Наступило временное помешательство, когда стены закачались у него перед глазами, а пол ушел из-под ног. Бритва; отрезанное ухо; визит в бордель поздно ночью со страшным приношением, завернутым в газету. Затем возвращение в гостиницу, а кровь ручьем все струилась по его шее. Звон медных тарелок в голове становился все громче и громче… И в конце концов, эпилептический припадок. Он валится на кровать. Звон в голове постепенно стихает… И тишина, темнота – умиротворение…
– Остальное ты знаешь. Тео немедленно приехал из Парижа и устроил меня в лечебницу в Сан-Реми, позаботившись о том, чтобы меня не засунули в казенный дурдом или не отправили обратно в Голландию. Монашенки были добры ко мне. Разрешали рисовать во дворе. А сами стояли поодаль и хихикали. Но не со зла. Вот так проходили месяцы. В лечебнице теряешь ощущение времени. И вот я здесь. Временами мне начинает казаться, что я только что очнулся ото сна и вообще никогда не покидал Монмартр.
Анри осторожно взял его за руку.
– Это был сон, Винсент, просто страшный сон. Но теперь все хорошо. Ты стоишь на пороге новой жизни.
Винсент грустно улыбнулся:
– Ну да, наверное…
Он немного помолчал.
– А как вы здесь? – спросил он наконец. – Что нового на Монмартре? Чем ты занимался все это время?
– Я? У меня ничего нового. – Анри пожал плечами. – Живу в свое удовольствие. Рисую. Сделал несколько иллюстраций для журналов, несколько обложек для песенников. Даже пообещал выпустить афишу. А ты долго пробудешь в Париже?
Винсент отрицательно покачал головой:
– Завтра уезжаю в Овер. У Тео и без меня тесновато…
– Тогда, может, поживешь у меня? Мы могли бы, как когда-то, работать вместе. Я же живу один… пока что…
Винсент накрыл руку Анри своей ладонью.
– Спасибо за приглашение, но только я все-таки лучше уеду. Париж – это не для меня.
Он встал с дивана и подошел к стене.
– А можно я посмотрю на твои работы? Сто лет не видел новых картин.
– Конечно. Смотри все, что хочешь. Я пока схожу наверх, умоюсь. А потом можно будет позавтракать вместе. Как насчет того, чтобы пойти к Агостине?
Их взгляды встретились. Мгновение они молча глядели друг на друга, улыбаясь, вспоминая прошлое. А прошлое казалось таким близким и в то же время таким далеким, очень далеким…
Агостина выбежала из кухни в сопровождении двух неотступно следовавших за ней волкодавов.
– Винсент! Дорогой мой!
Она заключила Винсента в крепкие объятия и расцеловала в обе щеки. Когда же
