Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Авинаш, сощурив глаза, цветом напоминавшие Эдит конфеты «кофе с молоком», посмотрел на корабль, входивший в залив.
– Похоже, эсминец «Литчфилд». Американский. Неужели к нам пожаловал адмирал Бристоль?
Помолчав, он повернулся к Эдит.
– И все же, говорю тебе…
Эдит знала, что он скажет, и ограничилась кивком, поскольку сидела с полным ртом. Шеф-повар «Иви» творил чудеса: сардины так и таяли во рту. Проглотив, Эдит заговорила:
– Я никуда не поеду, Авинаш. Даже не начинай. Не буду же я метаться туда-обратно, когда у меня в саду толпа несчастных. Я так не могу.
Авинаш вытер рот льняной салфеткой. Он знал, что с Эдит спорить бесполезно.
– Я этого и не говорил. Оставайся, я не возражаю. Я ведь тоже буду здесь. А беспокоюсь я не за тебя, а за твою мать.
Эдит, оторвавшись от огромной кружки пива, вскинула брови. Над ее алыми губами налипли пенные усы.
– А с чего ты о ней беспокоишься?
– Не знаю, слышала ли ты, что в Бурнабате все англичане покинули свои особняки. Некоторые из них укрылись на «Талии», британском корабле-госпитале, другие уехали в свои зимние дома в Смирне.
Эдит догадалась, к чему клонит Авинаш, но продолжала молча его слушать.
– В Бурнабате никого не осталось. Без Жан-Пьера твоей матери в ее-то возрасте оставаться небезопасно…
– Что значит «в Бурнабате никого не осталось»? Все уехали? А Томас-Куки? Только не говори мне, что Эдвард бросил свой дом из-за каких-то там слухов!
Эдит положила вилку и вызывающе взглянула на Авинаша. Тот, покручивая усы, разглядывал двух девушек, которые шли по набережной, с аппетитом уплетая мороженое. Будто вспомнив что-то, он встал с места, но тут же сел обратно. Эдит, желая понять, что же его так заинтересовало, посмотрела девушкам вслед, а затем, как всегда иронично, спросила:
– Что такое? Ты что, знаешь их? Ну да, красивые, юные. Одна в голубом, другая в розовом… Эй, ты тут?
Авинаш достал из кармана жилета серебряную табакерку и вздохнул.
– Нет. Я их не знаю. – Повисла тишина, пока ее друг, лизнув бумагу, сворачивал папиросу. Затем он продолжил: – Конечно, в Бурнабате есть и те, кто остался, но это не значит, что твоей матери ничего не угрожает. Нет, Эдвард не уехал. Его мать и братья давно перебрались в городской дом, а он остался. Мне нужно будет поехать туда и лично с ним поговорить. Об этом просил наш генконсул. Мы сейчас выдаем всем британским подданным особые разрешения, чтобы они могли покинуть страну. А у Эдварда такого разрешения еще нет. Если он не докажет свое английское происхождение, то может здесь застрять.
Эдит беспечно рассмеялась.
– А что у Эдварда есть английского, помимо имени? Ах да, его роскошные автомобили… – Она с удивлением заметила, что впервые за все эти годы при мысли об автомобилях Эдварда у нее не сжалось сердце.
– Дорогая, мы вчера всю ночь печатали паспорта! Даже не спрашивай, сколько в Смирне таких, как Эдвард, иначе у тебя голова закипит. Британские подданные, которые в жизни в Великобритании не были, и Эдвард один из них. Он даже в консульство никогда не заходил. Теперь вот к нему поеду я сам. Но не потому, что так уж люблю твоего друга детства, а потому, что таков приказ нашего консула. Чтобы мы смогли вывезти наших граждан на родину в трудную минуту, у всех у них должно быть правильно оформленное разрешение.
– Да? А французское консульство ни о чем таком нас не уведомляло. И покинуть Бурнабат нам тоже никто не советовал. Мне кажется, ваш консул немного преувеличивает. И знаешь, я слышала, что, если греческие солдаты надумают жечь и грабить город, вмешается адмирал Дюмениль. Если такое в самом деле случится, то он, мол, не выпустит из гавани греческие суда с кучей военных на борту до тех пор, пока турки не придут. Как по мне, это показное геройство назло всем.
Вдруг, неожиданно для самой себя, она сказала:
– Впрочем, не думай обо всем этом. Я как раз собиралась поехать в Бурнабат навестить мать. Поедем вместе. Если тебе твой дорогой консул автомобиль даст – вмиг домчимся. Может, по дороге остановимся и устроим пикник, что скажешь?
Однако при виде помрачневшего лица Авинаша ей стало стыдно за свою беспечность. Да и потом, она же не могла надолго оставить укрывшихся в ее саду людей. Она вспомнила женщину с новорожденным ребенком, которую распорядилась поселить в самом доме. И все же, несмотря на речи Авинаша, пророчившего беду, несмотря на душераздирающий вид беженцев, заполонивших город, Эдит была в приподнятом настроении. Неужели для счастья нужно так мало – помогать другим?
Вдруг со стороны порта раздался шум: кто-то осуждающе свистел, а кто-то аплодировал.
– Что там такое?
Авинаш встал, выудил из кармана жилета позолоченный театральный бинокль и посмотрел в него.
– Стергиадис. Стергиадис покидает город. А толпа его освистывает. Даже отсюда видно, что эти два дня его подкосили. Выглядит так, будто постарел сразу лет на десять.
Опустив бинокль, Авинаш сел на стул, его смуглое лицо совсем помрачнело. Вздохнув, он произнес:
– Жаль, очень жаль! Стергиадис был человеком справедливым, честным, и он мог сделать для Смирны много полезного. Его прозорливость поражала. Ты ведь знаешь, что он строил самый большой в мире университет для студентов любого пола, любой расы и национальности. Университет должен был распахнуть свои двери уже через месяц. Очень, очень жаль!
Казалось, еще немного – и он заплачет. Эдит знала, как этот проект был важен для ее любимого. Прошлой зимой он вел со Стергиадисом переговоры о том, чтобы индийские студенты приезжали в университет учиться по стипендии, и переговоры завершились успешно. Если бы все шло по плану, то первые индийцы приехали бы в Ионический университет уже зимой тысяча девятьсот двадцать третьего года. Но теперь все планы и надежды были отложены в долгий ящик. С уходом Стергиадиса и греческих властей из города открытый университет был никому не нужен, как и беженцы-христиане.
Эдит взяла Авинаша за руку.
– Авинаш, я хотела тебя развеселить, чтобы отвлечь от мыслей, но вышло глупо. Прости меня, пожалуйста.
Он замер, припоминая, о чем шла речь до появления Стергиадиса. Ах, точно, автомобиль и пикник.
– Как ты собиралась добираться до Бурнабата?
– На пригородном поезде, разумеется. А что?
– Эдит, милая, ты в самом деле ничего не знаешь? Греческую армию теперь
