Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Все вчерашнее утро, такое жаркое и влажное, она провела в хлопотах об этих несчастных, и сейчас чувствовала себя совершенно вымотанной… счастливой. Вон какой-то старик умывал лицо, черпая воду в пруду. Нужно сколотить в саду временный клозет, где-нибудь за дровяным сараем. Христо наверняка сможет сделать. Как долго они здесь пробудут? Кто и каким образом спасет их?
Эдит поблагодарила Бога за то, что имеет возможность позаботиться об этих людях. Долгие годы она была равнодушна к еде, а тут перед ней поставили блюдо, и она поняла, что такое голод и что такое сытость.
Глубокое удовлетворение с примесью усталости – должно быть, именно так ощущается и материнство. Семнадцать лет память неизменно напоминала ей, что это за день, но в этот раз впервые она не чувствовала злости.
Если бы тот несчастный малыш выжил…
Выйдя из дома и повернув на бульвар Алиотти, Эдит увидела, что беженцы заполонили не только ее сад, но и все вокруг – дворы церквей и больниц, рынки, трактиры, маленькие и большие площади. Со всех сторон в город текли нескончаемые потоки людей и размещались там, где могли найти себе уголок. Некоторые иностранцы заперли свои особняки на замки и уехали из города, но было немало семей, которые, как она, приютили беженцев у себя.
Над богатыми домами висели британские, французские, итальянские и американские флаги. Надо немедленно отправить Христо за французским флагом или же попросить Зои быстренько сшить. Дело не в патриотизме, он был чужд Эдит, но теперь под ее защитой находилось не меньше сотни людей. На собственность французов мародеры ни за что не посмеют посягнуть.
Наверное, не посмеют…
На углу у Французской больницы голый по пояс солдат тащил на себе спотыкающегося товарища. Эдит перекрестилась, хотя обычно этого не делала.
Выйдя на набережную, она не могла поверить своим глазам. Здесь было скопище людей: солдаты с пустым взглядом, беззвучно плачущие женщины, к которым льнули дети, старики с трясущимися головами, – и все они смотрели на море. Раненых грузили на корабли, стоявшие у причалов Пунты, как только один корабль отплывал, на смену ему пришвартовывался другой. Чтобы попасть на борт, беженцы из гражданских готовы были отдать все мало-мальски ценные вещи: кольца и серьги, даже золотые коронки от зубов – но напрасно. Матросы ловили пытающихся проскользнуть гражданских и пинками отправляли обратно на берег, а спрятавшихся в машинном отделении крестьян грозились выкинуть в море. Сначала надо вывезти солдат. А за остальными придут другие корабли. Рыбаки, пользуясь случаем, подплыли к берегу на лодках и уже принялись торговаться. Кому война, а кому мать родна.
И вместе с этим, к удивлению Эдит, на набережной шла привычная для нее жизнь. Прогуливались дамы с разноцветными парасолями, из кафе доносилась музыка, в пивных за выставленными на улице столиками сидели американские матросы, не имевшие ни малейшего представления, с какой миссией они здесь находятся, и, раскрыв рты, смотрели на проходящих мимо девушек и женщин.
В тот вечер Эдит и Авинаш собирались посмотреть новый фильм, который показывали в «Театр-де-Смирне». Судя по собравшейся у кассы толпе, кинотеатр работал по-прежнему. Однако Эдит, испытывая новое для нее чувство ответственности, решила, что в кино она не пойдет, так как не сможет бросить людей, ютившихся у нее в саду.
Они с Авинашем сидели за круглым столиком у кафе «Иви», наслаждаясь теплой, солнечной сентябрьской погодой. Авинаш выглядел уставшим. Эдит подумала, что прошлой ночью он, скорее всего, не спал. Должно быть, в кабинетах консульства, где располагаются разведчики, дел у всех по горло. Он заказал картофельный салат и пиво и теперь молча жевал, делая долгие паузы, перед тем как отправить очередную порцию салата себе в рот. Эдит видела, что ему трудно сосредоточиться, но все равно не могла удержаться от рассказа о беженцах в ее саду и разговорах с ними. Она ела жареные сардины, не разделывая их – отправляла в рот целиком, и возбужденно говорила:
– Я столько детей за всю жизнь на руках не держала. Если бы кто сказал, я бы не поверила, Авинаш! Мы с Зои даже подмывали их водой из колодца. Но и это не все! Одному несчастному юноше отрезало ногу ржавым железом, врач ему перевязку делал, а я помогала. А потом доктор Арнотт знаешь что сказал? «Дальше вы сами справитесь, мадемуазель Ламарк!» Мы с парой женщин промывали раны, а потом я их бинтовала. Я стала прямо-таки настоящей медсестрой, mon cher!
Авинаш смотрел в темные глаза любимой, горевшие тем же огнем, что и в юности, на кудри, обрамлявшие румяное лицо. Затем шепотом, словно боялся напугать, сказал:
– Эдит, милая, обстановка тяжелая…
– Да уж, я вижу, – Эдит махнула рукой в сторону солдат, поднимавшихся на корабли.
– Это лишь верхушка айсберга. Мы думаем, что грядет настоящая катастрофа… В докладах моих коллег нет ничего обнадеживающего. Бывший американский посол, живущий в Стамбуле, полагает, что турки, захватив Смирну, могут отпраздновать победу массовой резней. Он отправил в консульство телеграмму, в ней говорится о том, что британские генералы должны срочно принять меры, чтобы защитить христианское население.
– А ваши что говорят? Например, твой пьянчуга-начальник Максимилиан Ллойд?
Авинаш грустно покачал головой. Эдит до сих пор не забыла, как много лет назад глава секретной службы приставал к ней на одном из обедов Джульетты.
– Наши могли бы прислушаться к Моргентау[114], который тоже допускает резню, но они, похоже, не хотят этого делать.
Эдит удивилась.
– Насколько я знаю, все консульства официально заявляли, что христианское население Смирны будет под полной защитой союзников. Кто-то из ваших адмиралов – не помню, как зовут, у него еще имя такое вычурное, – пообещал это в газете. Только американцы никаких обещаний не давали. Или я неправильно помню? Не подскажешь, как звали того адмирала?
Авинаш вздохнул.
– Сэр Осмонд де Бовуар Брок. Однако сейчас…
– Ха-ха-ха, до чего помпезное имя, и неужто пустослов? Не тревожься, любимый. Я утром читала свежую газету. Там было написано, что Мустафа Кемаль расстреляет любого солдата, который посмеет тронуть жителей Смирны. Раз не веришь Броку, поверь Кемалю-паше. Ничего
