Молчание Шахерезады - Дефне Суман
– Боже мой! И мать, и ребенок сейчас умрут! – кричат женщины.
Нет, Эдит не умрет. Таков уговор. Умрет ребенок. Мать выживет.
«Я хочу, чтобы моя дочь осталась живой и невредимой. Слышишь меня, повитуха? Через неделю она встанет на ноги и вернется в свет. Ее позор навсегда останется в этой комнате. Никто, кроме нас, не должен об этом знать. А иначе…»
Джульетта встряхивает в руке бордовый мешочек. Внутри звенят золотые монеты.
«Иначе твои дочери попадут в постель к ненасытным людям Махмуда-аги. Слышишь меня, повитуха! Ну, что вытаращилась? Рукава засучила и действуй. Ты не один десяток лет работаешь, наверняка знаешь, как умирают дети при родах. Найди способ. Я буду ждать внизу».
Мелине подхватывает ребенка. Женщины крестятся и кричат наперебой:
– Эна коритси, эна коритси[110], Элени! У тебя дочь! Поздравляем! Ах, Панайия му! До чего же маленькая! Микрула ине[111].
Мелине кладет пищащий комочек на оголенную грудь матери. Та измученно улыбается. Ножниц, чтобы перерезать пуповину, не нашли. Ну, ничего, спешить некуда. Пуповина, пульсирующая, словно сердце, тянется от живота матери. Достаточно длинная, чтобы ребенок как раз достал до груди. Все-то Господь делает совершенным: вот и пуповину сделал ровно такой, чтобы можно было добраться до соска.
Печальные лица в толпе на миг светлеют. Беженцы, вынужденные оставить свои плодородные поля и могилы предков, собрались у ковра и разглядывают новорожденную кроху. Старухи улыбаются; мужчины смотрят на эту библейскую сцену издалека, вытянув шею, дым от их табака уносит ветер.
Набережную охватывает надежда.
Завтра Мана Эллас, их Греция-матушка, пришлет корабли и спасет детей своих!
Кто-то из парней достает из потертого кофра мандолину. Младенец присосался к материнской груди и перестал кричать. Люди в толпе, объединенные горькой участью, словно превращаются в одну большую семью. Все обнимаются. И никто не знает, что уже завтра на набережной их станет в два раза больше, а потом еще и еще больше, и все они окажутся на грани жизни и смерти. Но это будет потом, а сейчас они стоят, смотрят на темные воды моря, которое многие из них никогда прежде не видели, и, затаив дыхание, слушают сладкоголосую мандолину.
Мелине без сил падает на ковер. Женщины суетятся, приносят воды. Она закрывает глаза. В памяти всплывает тот ребенок: лицо синюшное, голоса не подает. Умер? Да и у самой роженицы пульс очень слабый. Нет, ребенок живой. Дождавшись, когда прекратится пульсация, Мелине перерезает пуповину и, положив ребенка на кровать, зашивает разрывы. Голова роженицы повернута набок, волосы прилипли к взмокшей груди, полные молока груди вывалились за оборчатый край ночной сорочки. Ребенок отчаянно ищет крошечными губками грудь. У малышки алый рот и такие же, как у ее матери и дедушки-грека, черные кудри – еще одно доказательство прегрешения Джульетты Ламарк.
Господь всемогущий, сила Твоя поистине безгранична! На лестнице раздаются шаги.
В руке Джульетты Ламарк мешочек с золотыми монетами. Она смотрит на ребенка и сразу понимает: выжил. А должен был умереть. Таков уговор.
Мелине падает ей в ноги.
«Мадам Ламарк, ради Бога! Мадам Ламарк, я буду за вас всю жизнь молиться. Сжальтесь, прошу! Если мы не выплатим долг, завтра люди Махмуда-аги придут за моими дочерями. Смотрите, ваша дочь жива, я ее спасла. Она без сил, но она поправится. Мадам Ламарк, умоляю вас, сжальтесь над моими дочерями!»
«Мы так не договаривались».
На ее плечо опускается рука. Мелине оборачивается: она на набережной, а не в башне. Оказывается, пришел муж Элени, сидит на коленях рядом с ней, держа в руках смятый картуз.
– Матушка, ты в порядке? Я нашел экипаж, да только нужды в нем нет уже. Ты помогла моей дочери родиться. Благослови тебя Господь наш Иисус Христос! Да благословит Пресвятая Богородица твоих внуков и правнуков… Идите сюда, педия[112] поможем матушке повитухе встать. Посадим вместе ее вон в тот экипаж.
Руки толпящихся людей – мозолистые, грубые, привыкшие к работе на земле, к лозам и инжиру, – хватают Мелине, ведут ее к фаэтону, сажают на красное бархатное сиденье. Кучер понукает лошадей, подковы звенят по мощеной набережной. Руки людей в ту же секунду взмывают вверх, словно птицы: свидетели чуда прощаются с женщиной, сделавшей их одной семьей.
– Храни тебя Пресвятая Богородица, матушка повитуха. Мы завтра уедем в Грецию. А ты оставайся с миром! Бог тебе в помощь!
Набережная вплоть до Пунты такая же спокойная и пышущая великолепием, как и всегда. Рыбаки с удочками и сетями в руках бредут к своим разноцветным лодкам.
Вот-вот рассветет.
За рыбаками появляются новые группы людей – они шли к морю всю ночь. Побросав на землю поклажу, смотрят на стоящие в заливе европейские линкоры и броненосцы – весь свой долгий и изнурительный путь они подпитывались мечтой увидеть эту картинку.
«Мы спасены! – думают они. – Греция-матушка, Мана Эллас, пришлет за нами корабли, и завтра мы уедем отсюда!» На какое-то время они даже забывают о тех ужасах, что видели в спаленных деревнях.
Мы спасены!
Мелине, сидя в фаэтоне, смотрит на все вокруг, и ее сердце сжимается. «А как же армяне Смирны?» – думает она и тоже пытается успокоить себя, глядя на огоньки кораблей в заливе. Англичане, американцы, французы, итальянцы – они, конечно, в первую очередь будут защищать своих граждан. Но коль уж вся эта беда случилась по их вине, то разве не их долг встать на защиту всех христиан Смирны? Уже сколько поколений армяне живут в Смирне! Их тоже должны защитить.
Мелине откидывает голову на спинку. Лошади шумно фыркают, кучер погоняет их.
Все как раньше, как всегда.
Хоть бы этих несчастных крестьян поскорее увезли, пусть любимая Смирна станет прежней.
Деревянные колеса мерно стучат, экипаж покачивается вправо-влево, глаза Мелине закрываются.
«Госпожа Джульетта, выслушайте меня, прошу, я знаю, как сдержать свое слово. Вы скажете дочери, что ребенок родился мертвым, что вы его похоронили. Клянусь своей честью, жизнью своих детей клянусь, что унесу вашу тайну с собой в могилу. Бога ради, мадам Ламарк, не вводите меня и себя во грех. Не заставляйте меня убивать спасенную Богом душу. Я даю вам слово, вы больше не вспомните об этом ребенке. Доверьтесь мне. Я сейчас же, пока солнце не
