Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
С.П. (недовольно):
– Вы что, старый греховодник! Нам сейчас в Институт искусств отчитаться за грант в Россию, а вовсе не за какой-то юбкой волочиться. Нас Сервантес выдумал – это его дело, а мы свой грант получили – это наше дело. И не уклоняйтесь от реальности, а то она накажет нас обоих.
Д.К.:
– А как же та, которая так похожа, нет, так пленительно похожа на постаревшую, должно быть, Дульсинею Тобосскую? Она же была в ХYI веке?
С.П.:
– Ничего не хочу слушать, берем кабриолет и едем без разговоров!
Д.К.:
– Как жаль! Вот как в теперешнем мире: ни тебе ветряных мельниц, ни романтических ухаживаний за прекрасной дамой. Что мне твой съемный кабриолет! Ах, мой верный конь, бедняжка Россинант! Я бы галопом его пустил к обворожительной и несравненной!
С.П.:
– Ладно, хватит лирики. Шеф, вези нас до Порто. Знаменитого винца попить в кабачок «Старый моряк».
Дневник Зины
Приземлившись в Португалии, я напряглась. Мы условились заранее через интернет, что меня встретит Варя. Как это произойдет? Ведь будучи два года подругами по переписке о покупке дома, мы виделись только по скайпу, а лично не встречались ни разу. Мой старший – хоть говори ему, хоть нет – в аэропорту постоянно задирал младшего, пока оформляли документы. И все-то он у него маменькин сынок и не соображает, и вообще нюня. Конечно, десять лет разницы, им очень трудно, а Вера признает на походе только маму и подчеркнуто не дружит с братьями.
Да, я шла напряженная, гоня мысли о подвохе. Не будет ли чего неожиданного? Все-таки неизвестная страна. Мало ли ловкачей! Но два года переписывались, кажется, понятным стал человек. И точно. Как только я ее увидела, – бывает же такое! – сразу почувствовала родство. Увидела в ней образ, который был во всех нас, советских, до перестройки. И в маме, и во мне, и в старшей сестре. А сейчас он выветрился в России. А Варя, выехав за границу одной из первых, сохранила его, на удивление, в себе. Может быть, и не кондовое советское, но такое надежное и родное, что не влюбиться я не могла.
Я познакомила ее со всеми нашими, и мы обнялись. Она в знак моего приезда подарила мне блестящую кофточку «кольчужка», которую я никогда в жизни не видела. Подарком я была польщена. И посадив нас в машину, повезла к себе.
У Вари, так уж случилось, я рассказала всё-всё, что сейчас чувствую. И про то, как встретила, и про то, как любила, и про то, как охладел, и про то, как одной пришлось и рожать, и переезжать, и тащить. А муж с полдороги то ли со мной, то ли с той, которую встретил недавно. И – ах, невольно вырвалось, – как же! Она молода, а я всю жизнь ему отдала, и вот третьего, девочку родила. Ведь это стольких сил стоит, а она ничего – просто молодая. И это так обидно. Ну ладно, сказалось невольно самое сокровенное. Может, для того и ехала на край света, чтобы сказать это совершенно незнакомому и вместе родному человеку. И мы, как и положено, поплакали над судьбой современной женщины слезами дружбы и сострадания.
А потом мы поехали к себе, в свой дом в Португалии, минуя Лиссабон. Пока, Варя! Минуя Коимбру с ее тысячью ступеньками. Ведь ещё так недавно я была сама студенткой. Но долг матери во имя семьи вынудил меня родить третьего. Муж сказал, что, возможно, общая девочка объединит нас с ним, и я решилась. Тем более, что старшая моя сестра при Константине, муже своем, говорила мне, зачем она родила третьего. Потом всё, конечно, поменялось, но не в этом дело. Так вот. Зачем она родила второго и третьего при первом «чужом»? И у меня, и у нее первый ребенок – «чужой» для второго мужа. При первом чужом сестра заметила, что мало родить одного своего. Нужен обязательно перевес, обязательно второго, чтобы чужой как бы падал в семью, принимал ее нравы и обычаи, манеры, стиль поведения, чтобы он не противопоставлял себя и тем не остался бы для семьи чужим навсегда, конфликтующим и одиноким, а как бы входил в систему трех. Это для чужого щадящая ситуация. Теперь я с сестрой согласна. И я родила Веру. Имя – понятно, надеялась на сохранение брака.
Дом, когда я его увидела, рванул у меня сердце. Небольшой, эмоционально позитивный дом бывших португальских крестьян, теперь принадлежит мне. Мне, мне! С поворота! Сейчас я войду в чужую жизнь как в свою, напитаюсь ею, и тем самым все-все провальное в своей жизни выдержу.
Я вошла в свой мандариновый сад за этим домом, где аж сорок деревьев и даже – даже! – под деревьями упавшие мандарины. И вздохнула так глубоко и так могущественно, что даже смогла вычислить мобильник той молодой женщины и поговорить с ней от имени матери троих детей. В Москве я бы этого не смогла.
Конечно, к воротам выбежал Мануэль, сторож моего португальского дома и галантно поцеловал в щечку. Вот тебе и португальский крестьянин, который пашет мотоблоком! Чем пашут у нас – я не знаю. А потом я была представлена Антонио, старосте деревни дворянского происхождения. Приятно ведь вживе увидеть дворянина. У нас-то их всех перекокали!
* * *
Побыв в Порто, Санчо повез Дон Кихота в Институт искусств, где кандидат наук принял их отчет и разрядился научной филиппикой: «Сервантес никогда не угаснет в испанской душе, – сказал он, – как и Кальдерон, как и Лопе, и, безусловно, Лорка. Даже Мочадо! – он поднял палец к потолку, – не удостоился такой восхищенной памяти нации. Но то, что недавно нашли могилу самого Сервантеса, дало нашему государству дополнительный импульс, возбудило всю интеллектуальную общественность на более глубокое исследование всех трудов Сервантеса и распространение его возрожденческих идей по всему миру. И я благодарю вас, двух главных персонажей Сервантеса, что вы согласились и достойно представляли нас в советской или – какая она теперь – России».
* * *
Зина ехала обратно в Москву, чтобы услышать «ухожу от тебя» или прочитать записку «я ушел от тебя, адью, что называется». Но впечатление от Португалии, те апрельские розы, которые бутонами стояли передо ней, спасли её, не дали упасть в надрыв, одиночество и скандал.
Муж оказался дома. Мастерил чужому на балконе отдельную комнату. Сказал, что любит детей и
