Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
Получилось феерически: отцова семья распалась с рождением двух детей, а семья бабки наконец-то обрела свои родительские функции.
Когда Муся и Алексеич сошлись, пасынок был уже не в том возрасте, когда можно было обмануть ребенка сладкой песенкой «А я твой папа». Они натурализовались, когда он был подростком и буянил против этого. И, о чудо! – после того, как он женился, нарожал детей – двух девочек и расплевался с женой, у деда с бабкой остались еще силы и ответственность, конечно, взять на себя этих девочек в родительском формате. Понятно, что за вычетом положенного матери и её трем теткам. Но дети – безграничны. Им давай и давай, и все будет мало. И старики так уместили этих двух девочек в своем родительстве, что со стороны их матери и трех теток даже никто и не заметил, что расцвел замечательный, большой, красивый, и устойчивый родительский союз, который с радостью приняли девочки, не добравшие в своей семье родительских чувств.
Мусе наконец-то дали трехкомнатную квартиру от кремлевки, а Алексеич получил под Можайском участок под дачи и быстро все там поставил. Так что детям было чудно, как это они раньше жили в таких стесненных условиях, а теперь им так вольготно.
Мало того, взрослея, они стали собеседниками с дядькой – племянником Муси и от того произошли очень серьезные изменения в структуре мысли старшей девочки. Он же был преподавателем высшей школы и вхож в интеллигентную среду. А младшую дочь, мягкую и робкую девочку, отец за ручку привел в свой институт.
А еще через пятнадцать лет старшей дочери Паше пришлось возить Алексеича по всей Москве, а потом в Мытищи чтобы его обезболивали уколами. Все уже отказались. А после настоять на том, что никакого дома престарелых для бабки не будет, а будет всё та же бабкина квартира с киргизками в няньках.
Умненькая иногородняя мачеха её, когда вышла замуж за их отца и обосновалась здесь, перевезла из Таганрога своих родителей. Будучи риэлтором, сделала им квартиру и тоже родила отцу двух девочек, дала им образование и теперь согласилась поучаствовать в Пашиной многодетной семье, но не прямо в лоб, как отец, а иначе. Он сказал: «Я наследую Кунцево и больше никто», а она, как риэлтор, увидела, что можно помочь Паше в ипотеке, указать, когда и как купить квартиру, дать ей работу риэлтора в своей фирме, тогда и вопрос, кто наследует – отец или внучки – решится сам собой.
И вопрос решился действительно положительно: они не только стали заочно родственниками, но теперь работают в одной риэлторской конторе. И вопрос неудовольствия двух семей был закрыт. Устроившись, все стали переживать за судьбу младшей внучки.
Приключения Дона Кихота Ламанческого, Зинки с Садовой – Черногрязской, Санчо Пансы и маленькой Веры в горах, городах и морях Португалии
Юлечка в клубе «Бинго» времен перестройки пафосно изрекла своему окружению, подругам-прилипалам: «Жизнь дана нам для того, чтобы уехать. Для того, чтобы поместить ее в достойную европейскую страну. Лондон, например. Там сразу за твоим бэби будет ухаживать бонна, и он сразу выучит английский. А мы будем жить дальше вовсе не как здесь, где нас еще и работать заставляют…»
Боже, и почему эти противные предки не пускали Зинку внимать самодеятельному гуру? Из-за этого, наверное, она и не уехала с негром в Лондон, а связалась с этим болтуном и пьяницей Луисом здесь, в трущобах. И чего мама говорит, что это первой категории сталинский дом?
– А мне Юлька вызов прислала, вот так-то, мамочка! – победоносно ораторствовала Зинка на кухне. Потом выяснилось, что это не вызов никакой, а приглашение в письме. Ну, она, конечно, побежала в английское посольство, пиететно встала в очередь на визу. Не знаю, что там получилось, она видела только непробиваемую физиономию представителя, который талдычил ей: «Вам виза не положена». Сама Юлечка уехала куда-то отдыхать, а негр, ее муж, должен был Зинку встретить и поселить у себя. Что бы это значило – совершенно непонятно. О плохом думать не хотелось, но сердце ёкнуло.
Ровно десять лет, это надо же так влипнуть, провела она с этим пьяницей и болтуном Луисом! А все-таки дожимала его ближе к концу: ты много видел – ну хоть раз куда-нибудь свозил бы? Ну что я? Зря что ли загранпаспорт месяц оформляла?
– Ну, могу в Швецию, – увилисто пропискивал Луис.
– Хорошо и в Швецию, – немного оголоушенно говорила Зина. Тут дальше Кузявина никто никуда не ездит, а эти, пожалуйста – бросаются Швециями как нечего делать.
Оказалось и тут какая-то странная, если не сказать сомнительная, история. Оказывается, не он сам, Луис, этой ситуацией владеет, а некий его знакомый по прежним выступлениям в этой самой Швеции, в Швеции оставшийся. Предложил он ни много, ни мало поменяться женами. То есть въехать туда, в эту Швецию, запросто не получится. Но люди же умнее всех законов, и он ему предложил фиктивный брак с Зинкой, а Луис будет расписан с его женой.
Отсюда, с Садовой-Черногрязской, это казалось так логично, так притягательно, так просто и ослепительно, что она выпалила сразу – «да-да, конечно», а ночью-то, когда он пошел на свою работу пьянствовать в ресторан, ей в голову и впало: «А там-то что? Перебравшись через границу и оказавшись у него в доме с его безусловным алиби – она по документам будет законная жена его? Какой полиции она будет доказывать, что она не хочет с ним спать? А если ее побьют? Будет ли полиция разбираться в подложных документах? Или я сама смогу им сказать, что я вас, шведов, обманула?».
Да, трудная ночь была на Садовой-Черногрязской. Но не менее приятен был день, когда он пришел пьяный, выспался, и к вечеру они поговорили, перед тем, как ему опять пойти работать в ресторан, то есть опять напиться.
О нет, это не русский дебошир. Луисы – это всегда тихо пьющие люди. Но русской жене от этого не легче. Может быть, только синяков на лице нет, как от русского мужа. Обида глодала ее. Швеция – не корабль, а все-таки уплыла от нее. Вот и поговорили. Мало того, что обнаружилось, что он физически не может оформить паспорт – пьян в стельку днем и спит, а ночью некогда, потому что работает
