Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
А мне-то что делать, Зинке с Садовой-Черногрязской, если я за границу хочу? Разговора, как и близости, не было, потому что, желая поговорить о Швеции, она невольно поговорила о Германии. Не может же она его матом крыть, как русская женщина. Себя надо уважать.
Все-таки разговор потом состоялся, когда она пришла в себя, подготовилась и рассказала ему о себе и о нем. И он так всё понял и так на всё согласился, что она его даже зауважала.
– Ну правда же, хорошо? Я оставляю тебе прописку здесь и встречи с Микуськой. На этом настаивает моя мама по каким-то своим соображениям, хотя я против. И давай, как культурные люди, сделаем друг другу ручкой, – взяв себя в руки и поняв, что десять бездарных лет канули и их не вернуть, – обратилась она к супругу с искренностью и последним клочком нежности, направленным уже не на него, а на то далекое, первоначальное, которого, может быть, и не было вовсе, раз его задавила эта громада расхождений.
– О, Зиночка, конечно! Будет всё, как ты сказала. Только так и будет!
И она очень была довольна собой и, что называется, своей взрослостью. Она взрослая и умеет взрослые отношения аккуратно, не раздражая никого, выстроить. Она в этот момент любила себя за это.
И вдруг через неделю он приходит, вызывает её в коридор на лестничную площадку пьяный, начинает тискать, говорить какие-то нахальные слова:
– Да что, в самом деле, ты чепуху городишь? Давай сейчас пойдем и ляжем – да и всё! Чего ты взбрыкнулась? Мало ли что ты там наговорила!
И она поняла, что с этим человеком ни о чем договориться нельзя, что никакого вежливого поведения с ним быть не может, что он вообще не въезжает, о чем она. Он хочет только одного – пить дальше. И всё. Она с ужасом начала отбиваться и заполошно кричать, что она не для того три месяца ему объясняла, чтобы теперь идти в койку как ни в чем ни бывало, но он не хотел ее отпускать и все тискал. И ей пришлось отрываться, махая руками, покраснев лицом и едва не брызгая слезами от возмущения и гнева.
Да, слабохарактерному человеку трудно в такой ситуации, его пробуют смять не почему-либо, а просто потому, что так привыкли.
* * *
Дон Кихот:
– Ну что, купил?
Санчо:
– Да, все хорошо, сеньор. Два билета до Мадрида, первым классом.
– Как два билета? А Россинант?
– Россинанта, к сожалению, придется оставить здесь в России.
– Как здесь, как в России? Мою знаменитую на весь мир лошадь? Моего боевого товарища? Моего друга? Моего собеседника? Оставить в этой дыре? Какой я рыцарь без Россинанта?
– У них в России еще только недавно открыли железный занавес, сеньор, и для лошадей еще не понаделали мест в самолетах.
Д.К. (возмущенно):
– Что же для них лошадь – не человек? Не разумное, я хотел сказать, существо?
– Разумное, конечно, но не авиаперелётное.
Д.К.:
– Безобразие! Я буду жаловаться. Лошадь самого Дон Кихота силой удерживать в какой-то России!
С.П.:
– Этого, сеньор, я вам делать не советую.
– Это почему же?
– У них, сеньор, как бы вам сказать, не со всеми рыцарскими орденами дипломатические бумаги подписаны. И политическая обстановка у них неотчетливая. Могут быть гонения.
– Что же нам делать? – Д.К., вдруг оказавшись в тупике.
С.П.:
– Лучше убраться по-тихому, по добру-по здорову, пока выпускают.
Д.К. с недоумением уходит.
Зина:
– А не знаете, куда лучше поехать – в Испанию или Португалию? Я от своих подружек слышала, что в Испании хорошие пляжи. А от подружки Вари из Тюмени, что Португалия – самое спокойное для семейного отдыха место.
С.П.:
– Не знаю.
Зина:
– А не знаете, почему вы такой вроде иностранец, а ничего про заграницу не знаете?
С.П.:
– Не знаю.
Пожав плечами, Зинка с бумажками на выезд недоуменно уходит. Возвращается Дон Кихот с повязкой от головной боли.
С.П.:
– Поехали отсюда, хозяин, скорее! Страна дикая, тут только нефть и тундра. Страна доносительства. Не ровен час, придерутся к чему-нибудь и посадят. И будешь тут париться, дома своего не увидишь. Сейчас вот одна под видом сеньоры ко мне подходила и обо всем– обо всем меня преподробно выспрашивала. И кто я такой, и откуда я и какие мои намерения. Под видом туристки, что ей надо что-то узнать. Я открещивался, как мог. А вдруг это шпионка? Нет, пока билеты на руках, дуем отсюда, а Россинанта на колбасу татарам продадим, хоть деньгами за него выручим.
Дон Кихот в самолете:
– А что эта сеньорита с параллельного ряда все смотрит на меня? И так улыбается приветливо…Прошу прощения, сеньорита, сеньора. Для стариков все, кому сорок, сеньоритами кажутся. А у нее дети, да, кажется, трое.
Санчо:
– Это она меня обо всем, да так бесцеремонно выспрашивала. Я молчал вглухую, но сейчас мы в воздухе, где действуют мировые порядки, и я ей не дамся, если она шпионка и ведет нас. Я андалузский свободный крестьянин. Мы в воздухе уже свободные люди. Мы уже не в России.
Д.К.:
– О Санчо, ординарец мой верный! Как мало знаешь ты женщин. Это божье создание не может быть шпионкой. Ты ошибаешься. Это цветок, который редко рождает испанская земля. И она равна, я настаиваю, равна моей несравненной Дульсинее Тобосской, и мы должны пойти прямо сейчас засвидетельствовать ей свое глубочайшее восхищение, выказать свою преданность и предложить ей и ее детям свое покровительство и защиту повсеместно во всей Европе, где действует Шенгенская зона.
С.П.(недовольно):
– Сидите, сеньор, спокойно. Она едет с мужем, и может быть стычка с непредсказуемыми последствиями. Я не понимаю, сеньор, почему вас в преклонных годах всё на подвиги тянет? В преклонных годах пора уж остепениться.
– Молчи, еретик! Это не муж! Это волшебник Маликульмульк. Он околдовал сеньориту. Ее не медля надо освободить, мой милый Санчо. Я иду вступить в бой с могущественным колдуном. Дай мне мой меч и мой щит. Я выхожу на бой.
– Да сядьте вы! Объявили посадку, сейчас мы вывалимся, черт знает куда… Страна дикая.
(Санчо вылезает с Дон Кихотом Ламанчским из самолета).
– А нельзя ли что-то выдумать, – обратился Дон Кихот к Санчо Пансо, – чтоб проследить,
