Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
Вообще, все имена здесь когда-то были пунийские. Рустико звали Бор или Бур, с которым в пунийском, как и в латыни, соединены идеи сельской жизни, темноты и невежества. Что же до имени Алибек, которое теперь уже невозможно изображать как соединение четвертого халифа (Али) с турецким титулом «бек», то ему следует вернуть исходный вид. Это Элубэк — «Бог мой знает». Оно плотно примыкает к Темному и к Светозарному.
К тому же кругу мысли относится описанное в новелле совпадение. Пока Элубэк совершал подвиги в пустыне — простирался, пресмыкался и клал земные поклоны, — пожар в родном доме сделал его наследником неисчислимых богатств. Вспомним, как Сатана, искушая Христа — также в пустыне, — предлагал Ему все царства земные в обмен на простой проскинесис. Отныне сторонникам взгляда на нашего автора как на забавного рассказчика, если они пожелают сохранить свои теории в неприкосновенности, остается только исключить историю Элубэка из корпуса.
Чтобы заполнить пустое место, я предложил бы им другую новеллу. Она попроще, а говорится в ней и про ад, и про любовь, и даже проскинесис подразумевается.
Вставная новелла
Жили в каталанском городе, в славной Барселоне, дон Хиндиньо и донья Веруха, он родом из Феррары, она же из Пизы или из Пистойи — не так важно.
На родине дон Хиндиньо звался, по правде говоря, Джиндини и в Каталонии слыл ломбардом, ибо занят был тем, чем знамениты ломбарды за пределами долины речки По, а именно — он ссужал деньги в рост под залог. А отец доньи Верухи был лекарь, эскулапова отрасль, от той ее ветви, которая следует учению о равновесии жидких токов и тщится искоренить любой недуг, добавляя к стихиям в теле больного побольше воды или, напротив, отводя ее избытки.
Особенно привержен был наш гидропат к промываниям. Он пользовался для этой процедуры особым сосудом вроде небольшого меха с гладким костяным наконечником и извилистой кишкой, изобретенным в Ионийской Клисме и названным по имени местности, где был придуман, Клисмийской Клепсидрой или, попросту, клизмой. Клисма же эта расположена на взморье Азиатского материка прямо напротив острова Кос, родины великого Гиппократа.
Так вот, все болезни отец доньи Верухи лечил при помощи своего водяного насоса.
— Клизма, дочь моя — если бы не она, что стало бы с нами? — говаривал врачеватель, к услугам которого вынужден был частенько прибегать дон Хиндиньо, страдавший болезнью скупердяев — возвратным запором.
Ибо, по свидетельству авторитетов, все наши недомоганья коренятся в порочном составе души. Потому-то расточители мучаются недержанием мочи, а скряги — недугом дона Хиндиньо. Ведь подобные души руководят телом во имя всяческого удержания своего добра, отсюда и случай.
По прошествии нескольких лет самого лекаря схватило трясение рук, как это бывает со старыми шарлатанами, и удерживать пальцами свой гидравлический инструмент он уже был более не в состоянии. А тут как раз зовут его к дону Хиндиньо.
— Бери, дочка, Клисмийский Фонтан и пошли. Дело не девичье, да иначе не вывернемся.
И вот, преодолевая по первости стыд, оказала она дону Хиндиньо отцовскую любезность, и было так не раз и не два. Со временем донья Веруха не только утратила свойственную ее нежному возрасту и слабому полу застенчивость, но даже привязалась к скопидому всем сердцем, с нетерпением ждала следующего раза и бегала туда, подчас вовсе без надобности. В конце концов она в него влюбилась, размечталась, как выйдет за богатого замуж и заживет с ним по-своему. Но не тут-то было.
У доньи Верухи умирает ее отец, дон Веруха.
Отходив положенный траур, является осиротевшая дочь врача к дверям возлюбленного со своим сифоном, а оттуда выходит молодой красавец медик-марран дон Фернандо Изабель де Крузадо-и-Тринидад, имея в руках точно такой же меандр. Та преисполняется ревностью, неистовым бешенством оскорбленного влечения, рухнувших мечтаний и планов. Она бежит в Святой Трибунал и доносит, что дон Хиндиньо еретик, якшается с марранами, берет лихву, алхимик, содомит, некромант, фальшивомонетчик, растлевает младенцев, живет со старой монахиней и не принадлежит к истинной вере.
Трибунал берется за дона Хиндиньо.
— Веришь ли ты, Хиндиньо, что только покаяние может спасти твою погрязшую душу из сетей золотого тельца?
— Всем сердцем стараюсь…
— И не лицемеришь?
— Как могу, пытаюсь…
— Хорошо сказано! А готов ли ты покаяться?
— Каюсь… — с готовностью отвечает дон Хиндиньо.
— А понимаешь ли ты, что слова твоего покаянья должны быть также зримы, весомы и ощутимы?
Любой поймет…
Короче говоря, не ушел он из Трибунала, пока не раскаялся во всех своих прегрешениях вплоть до последней неправедно нажитой монеты. А как денег другой породы у него и не водилось, то выкарабкался он из допросных комнат словно из материнского лона — такой же богатый. По этой причине душа его, отторгнутая от источника подвижной силы и возмущенная лишением того питательного блеска, который исходит из сердца благородных металлов, как бы сжалась и наотрез отказалась сообщаться с кишечным трактом. Тут его совсем затормозило, и злосчастный Хиндиньо в быстрых муках скончался.
Является душа дона Хиндиньо в ад, перед грозные очи судьи Миноса с полным и хорошо обоснованным неудовольствием.
— Да ты же лихоимец! — грозит ему Минос. — Сядешь до скончания времен в собственном золоте по глотку.
— У меня этого добра и так по глотку, — по справедливости возражает дон Хиндиньо, — меж тем как я живьем вернул им все, что имел нажитого.
— А ведь верно. Ну, подожди.
Ждать дону Хиндиньо пришлось лет тридцать, пока не умерла естественной смертью донья Веруха, и душа ее, конечно, направилась прямо в преисподнюю. Едва завидев робко приближающуюся донью Веруху, Минос накидывается на нее с бранью.
— Доносчица, оговорщица, душегубица, человеконенавистница, лжица, поклепщица, разведчица, наветчица, наводчица, грязная стукачиха!
Она рыдает и объясняется:
— Я же так его любила!
— Любила?! — ревет Минос, и глаза у него на лоб лезут. — Ах ты Иуда Искариотская! Идешь по особому параграфу: «с любимым навеки вместе».
Потрясенная донья Веруха падает замертво, а очнувшись обнаруживает себя клизмой в заднице дона Хиндиньо, отчего ему-то вышло, наконец, обещанное облегчение, чего о ней не скажешь.
С тем вышел и урок любому, кто думает исправить нравы путем доносов, а не посредством кротких увещеваний.
От этого примера возникла на земле поговорка:
Кого любовь соединила,
Того не разлучит и ад.
