Привет, красавица - Энн Наполитано
Сейчас он осторожно провел пальцами по изображению. Когда-то давно он рассказал Сильвии о своей сестре, но потом вновь запечатал память о ней. Уильям всегда знал, что родители предпочли бы потерять сына. В его семье не было горя страшнее, чем смерть маленькой девочки. Эта утрата сокрушила родителей, и жизнь с надломленными людьми породила в нем страх перед сестрой. Теперь он понял, что отказался от Каролины, а затем от своей дочери, чтобы защититься от полного опустошения. Он хотел быть уверен, что ему не придется испытать такую потерю. И ради этой уверенности он вычеркнул обеих из своей жизни.
У него взмокли ладони, когда он осознал, в чем состоит правда. Отец с матерью, придавленные нестерпимой болью, шли по жизни, в сущности, не живя. Если б не Сильвия, после выписки из больницы он пошел бы тем же путем — наглухо закрылся от всего и отсчитывал свои дни, словно минуты на часах. Но у родителей не было подобного спасителя, и они, глядя на сына, всякий раз вспоминали об умершей дочери. Они отвергли Уильяма, и теперь ему стало ясно, что он точно так же поступил с Каролиной и Алисой. Он ничем не лучше своих родителей. Они втроем упустили время и любовь, которой были достойны. Вспомнив себя одиноким ребенком на баскетбольной площадке в парке, Уильям, пожалуй, впервые подумал о том, что заслуживал родительского тепла. И в этот миг простил отца с матерью.
Каролина улыбалась с фотографии, не ведая о своей власти над братом. Она выглядела веселой и готовой к играм. Какой стала бы его жизнь, гадал Уильям, если бы у него была старшая сестра, если бы он рос в большой семье, не придавленной горем?
После смерти родителей фотография стала единственным свидетельством, что Каролина существовала. Уильям взял портрет и петляющими улицами направился к супердуплексу. Забавно, что он привык к этому названию, когда-то придуманному Иззи. Сперва оно казалось нелепым, однако прижилось. Уильям постучался к Цецилии, хотя допускал, что она может быть в соседнем доме либо где-нибудь в городе работать над очередным панно. Он не видел двойняшек с последнего визита к ним вместе с Сильвией.
К счастью, Цецилия оказалась дома. Она была в джинсах, волосы перехвачены желтой банданой, которую она повязывала во время работы. Немного бледная, в остальном Цецилия выглядела как обычно. После того как он увидел ярость спокойной, никогда не повышавшей голос Эмелин и слезы всегда жесткой Цецилии, Уильям опасался, что сестры изменились до неузнаваемости. Возможно, и Цецилия стала совсем иной, однако внешне была, слава богу, прежней. Уильям не сразу, но понял, что любит младших сестер жены. Двойняшки простили ему поступки, развалившие их семью. Такое великодушие нельзя было не ценить.
— Уильям? — встревожилась Цецилия. — Что случилось? Что-то с Сильвией?!
— Нет-нет, я по другому поводу. — Он протянул ей фотографию: — Можешь написать ее портрет? — Уильям запнулся, у него перехватило горло. — Пожалуйста…
Цецилия разглядывала фото.
— Это твоя сестра, — сказала она. — Уильям, она красавица.
Уильям боялся, что если будет и дальше стоять перед Цецилией, то расплачется. Он хотел оставить ее наедине со своей сестрой-красавицей, чтобы она всмотрелась в нее и, может, написала ее лицо на большом холсте. И тогда сестра стала бы существовать отдельно от него. Он оказал ей скверную услугу, изолировав ее от мира внутри себя. Он боялся открыть ее глаза, показать всем ее душу, потому что ему было больно, было больно его родителям. Но это абсурд. Маленькая девочка на фото заслуживала гораздо лучшего.
— Сделаешь? — спросил Уильям.
— Конечно. — Цецилия держала рамку обеими руками, словно опасаясь уронить.
Уильям кивнул — голос ему отказал, — развернулся и пошел по улице прочь.
— Спасибо, что попросил меня! — вслед ему крикнула Цецилия.
В тот день Араш вел свой семинар. Узнав о болезни Сильвии, Уильям пропустил несколько занятий, но пора было возвращаться к работе. Еще за квартал он увидел на площадке Кента, Араша и группу игроков. Там же была Иззи, она разговаривала с юной баскетболисткой. Кое-кто из этих ребят посещал старшую школу, где она работала. На пенсии Араш продолжил вести занятия на площадке, но также работал в школьных командах нескольких государственных школ. «Если мы поможем хотя бы одному парню…» — сказал он, уговаривая Уильяма и своих друзей поддержать его затею. Все согласились, понимая, что такая помощь очень важна.
— Привет, Уильям! — крикнул Араш.
Кент помахал ему с середины площадки, явно радуясь встрече. Баскетбольные мячи стучали о бетон, и Уильям попытался сосредоточиться на звуке. Кольца на щитах были без сеток, но он представил шорох, с каким мяч пролетает сквозь корзину. Только подойдя поближе, Уильям понял, что людей там было больше, чем обычно. Лишь теперь среди тренеров и игроков, разминавшихся у края площадки, Уильям разглядел Вашингтона и Гаса. У обоих была настоящая работа — так они с Кентом называли всякую работу, не связанную с баскетболом. Вашингтон работал в отделе статистики городской администрации, Гас преподавал английский язык в средней школе. Раньше ни тот ни другой на уличном семинаре не появлялись.
— Всем привет, — настороженно поздоровался Уильям.
— Хорошо, что ты пришел, — отозвался Араш, и остальные — Кент, Вашингтон и Гас — согласно закивали. Иззи, игнорируя Уильяма, беседовала с юной спортсменкой. Уильям ощутил благодарность к племяннице. Она, конечно, знала о тете, но не стала говорить с ним об этом прилюдно.
Уильям сел на трибуне. Сегодня он не собирался заниматься с ребятами, он просто пришел поддержать парней. Его мрачность дисциплинировала ребят.
К нему подсели Вашингтон и Гас.
— Рад тебя видеть, дружище, — сказал Вашингтон. — Как там «Быки» в этом сезоне?
— Я балдею от Пуха, — подхватил Гас. Он говорил о главном приобретении команды — Деррике Роузе по прозвищу Пух. — Он может стать вторым Джорданом.
Чикагцы мечтали о появлении такого игрока с тех пор, как девять лет назад Майкл Джордан покинул «Быков». Всякого новичка в команде тотчас придавливало грузом возлагаемых на него надежд.
Уильям глянул на друзей:
— Как я понимаю, вы здесь, потому что Кент рассказал вам о Сильвии.
Вашингтон и Гас, ничего не отвечая, уставились на площадку, где носились ребята.
— Кент — голова, — сказал наконец Вашингтон. — Он знал, что нас ты не прогонишь.
Будь у Уильяма силы, он бы
